Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Но потом я побоялся, что Эфа задохнется, и тонкой дрелью умело прорезал в стекле несколько дырок-щелок для воздуха…
О Боже…
…В Смутное Время многие человеки от одиночества полюбили собак и других животных больше, чем людей…
И это Знак Последних Времен…
Но я не полюбил зверей больше, чем людей…
Мудрец-суфий Ходжа Зульфикар говорит: “Даже суслики и черепахи, чуя беду наводненья или землетрясенья, выходят из нор и, вместе сбившись, слепившись, встречают несчастья…
А человеки огромных городов, учуяв пагубу, гниль Смутного Времени, засели за железными дверьми и не выходят на помощь друг к другу…
И что же, суслики и черепахи мудрее человеков?..”
И я прошел, проехал всю нищую, словно обгорелую в беде Перестройки, страну и увидел только одно цветущее, ликующее дерево на Руси — Дерево собаколюбия…
Везде в градах человеки возлюбили собак больше человеков…
И это Знак Последних Времен… Да!..
Но я не возлюбил безмолвных рыб моих больше, чем немотствующих, покорных, родных людей Русских…
Но!..
Но потом я почувствовал, глядя на алчную Эфу, что я тоже голоден…
Тогда я взял одну атласную ягоду и разрезал её ножом надвое, до белой косточки.
Ягода была чистой. Без маленькой эфы…
Я впервые попробовал альпийскую черешню! Это действительно было лакомство Царей!..
Вся чистота, заповедность, свежесть, красота древних фан-ягнобских гор, снегов, родников, ветров вошла в этот царский плод!..
Такого мятного, щедрого, обильного, густого, терпкого, винного, медовоприторного вкуса я никогда не ощущал, когда ел черешни…
Это, несомненно, была царица черешен!..
В таджикских горах мало воды, и много солнца, поэтому дикая, неполиваемая черешня (и дикий виноград) имеют самую высокую в мире сахаристость!..
Я глядел на ягоды, заполнившие весь огромный чемодан — они сверкали малиновым бархатом, атласом.
Потом я взял другую черешню и надрезал её ножом, — в ней вился, бился яростный змеиный детеныш… я разрезал его пополам…
Я уже различал, какая ягода чиста, а какая — чревата змеей…
Там, где змея вошла, впала в плод, — там, на поверхности ягоды, была незаметная, рдяная, запекшаяся ранка — и я научился её распознавать.
…Потом я закрыл чемодан, погрузил его в свою старую машину “Волгу” и поехал на Центральный рынок…
Я ехал по Москве-Вавилону…
Я не узнавал города, в котором прожил большую часть жизни…
В столице шелестели новые, чужие машины…
Вставали новые, чужие дома…
Призрачно по скользкому снегу шли новые, чужие толпы человеков, и даже язык у них был чужой, почти не русский, отрывистый, чаще всего с сорняками сквернословия…
Это было всеобщее восстание сорняка — и в политике, и в культуре, и в экономике, и в бедном, рухнувшем, как хрустальная ваза от молотка, быту…
Я понял вдруг печаль русских эмигрантов, оказавшихся в Париже и в других европейских городах в 1917 году…
Мы же, советские безнадежно люди, оказались эмигрантами в родной стране…
Как страшно, когда человек переживает свой новый город и свою новую страну….
Я ехал по чужому городу…
Эмигрант. Чужак. Почти босяк…
Бывший лауреат бывшей Нобелевской премии…
…Москва-Вавилон… Москвавилония!.. Мне даже слово такое явилось…
А в Вавилоне — все мужи становятся пианицами и извращенцами…
А в Вавилоне — все жены становятся вавилонскими, извилистыми, полунагими блудницами…
А в Вавилоне — даже все новые дома высотные становятся вавилонскими башнями, которые воздвигают нищие рабы-инородцы из разрушенных, советских, былых республик, где ныне царит демократический феодальный хан, иль князь, пан, и демократическая пуля, и демократический голод, тайный, необъявленный, как Третья Мировая Война…
…Я ехал по Москве и думал о том, что на развалинах СССР сотворена какая-то циклопическая, денно и нощно кипящая, кишащая, адская Машина-Мясорубка всеобщая, в которую бесследно впадают леса, золото, нефть, драгоценные камни, тела прекрасных жен и дев, мозги талантливых ученых, голоса соловьиных певцов, последние надежды старцев голодных, упованья мечтательных прыщавых отроков — и все это в Гигантской Мясорубке претворяется в жертвенный, питательный фарш для Европы и Америки, взамен чего нам щедро льются голливудские фильмы, чернокожая, барабанная музыка обезьяньих содроганий, соитий в джунглях, порнография, наркотики, права человека, политическая корректность, телевиденье гомосексуалистов, содомитов и лесбиянок… джинсы, презервативы, кроссовки, бутики французских уродливых модельеров, а также появленье в тысячелетнем Кремле некоего человека по имени Президент и неистовой, неслыханной в мировой истории Государственной Думы блудословов и иуд — вместо самого великого Русского Государства!..
О Боже!.. Разбушевавшаяся пустыня пожрала кроткий оазис… И мы ходим с песком в глазах… в ушах… в горле… в лёгких… в душах…
Мы были — человеки, а стали — верблюды…
И все смирились? и все безмолвствуют?..
И где же Русские воители? мстители?.. пророки?.. златоусты?..
А сказано: “Молчаньем предается Бог!..”
Но не все на Руси смирились!
В 1993 году Русский Парламент утонул в крови, но не смирился… (Интересно: есть ли в мире хоть один Парламент, который бы не разбежался от танковых снарядов, летящих в мраморные залы заседаний?..)
И вот моя старуха Марфа с банкой брусничного варенья, ждущая у Кремля вечно пианого Президента — не смирилась…
И девочка на велосипеде со страшными вилами своими — не смирилась…
….И я еду со страшным чемоданом на Центральный рынок, чтобы отомстить ворам, богачам-убийцам моего народа…
О Боже!..
Я еду по Москве…
Вокруг банки, банки, банки… Москва-Банкоград.
Как случилось, что Город Церквей, Сорока сороков стал городом банков?..
И живот победил душу?..
И дивизии сытых, лоснящихся опричников-омоновцев охраняют с автоматами эти деньгохранилища несметные, душетленные…
Поля русские, беспомощные, сиротские объяты сорняком и томятся без крестьянских кормильных рук…
А руки эти раболепно держат автомат, а глаза их раболепно провожают лысых своих бухгалтеров-хозяев… Да!..
Новая каста богачей убивает саму жизнь, само ее дыханье на Руси!..
И что же мы не убиваем убийц наших кромешных?
…Я еду по Москве чужой…
Я еду, чтобы убивать человеков…
Я уже убийца?..
Или еще нет? Или еще не поздно?..
Я еду по Каменному мосту и думаю: сейчас остановлю машину, вытащу чемодан и высыплю в Москву-реку все черешни…
Я начинаю резко тормозить в потоке бесконечных машин, и идущая за мной “Вольво” едва не впивается в мой багажник, а потом обгоняет меня, хотя на мосту обгон запрещен, и водитель немо сквернословит, кривляется, дергается лицом, а потом открывает окно и яростно плюется в мою сторону — слюна летит по ветру, бешеное от гнева лицо уносится по мосту, и другие бешеные лица проносятся мимо меня осатанело, и многие грозят мне кулаками и крутят пальцами у виска, давая мне понять, что я сумасшедший…
А я это знаю…
О Боже!..
И всё это после тишины фан-ягнобского ущелья! и горной ночи! и ночного, чародейного, вселенского бормотанья, всхлипыванья фан-ягнобского водопада!..
О Боже!..
Хочу! хочу! хочу! туда! вернуться навек!..
Там ждет меня Гуля Сарданапал!..
Но я уже не сомневаюсь!..
Я еду на рынок…
Я убийца…
Глава тринадцатая
АНГЕЛ
…И майский первый Ангел на холме
Федосьином стоял, стоял…
И Русь по-птичьи далеко обозревал…
Поэт Z…Древние мудрецы Азии говорили: “Базар — горячее сердце страны… А мудрый правитель — её хладная голова…” Да!
Но наши нынешние, невесть откуда взявшиеся хозяева-демократы, говорят, что рынок (сиречь — базар) — это и горячее сердце, и хладная голова, и кровь, и мозги, и суть-соль бытия, и дух, и душа…
Да!..
А что еще могут придумать унылые, рано облысевшие от алчности бухгалтера?..
И вот главным врагом человечества стали не войны, и болезни, и смерть — а деньги, деньги… магические бумажки…
И те, у кого много денег, — хотят еще больше, и растлеваются, разрушаются в алчбе сей…
А те, у кого мало денег, — те погибают, голодают, распадаются в поисках жалких бумажек…
Но!..
…Но вот я бреду по фламандскому изобилью, нерусской роскоши Центрального рынка столицы вместе с огромным чемоданом своим…
Я много объездил стран и много видел богатых рынков, и этот не уступает им…
