Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
…И я выхожу с огромным, жестким, пластиковым чемоданом своим на пустынную, глухую дорогу и иду к Водопаду…
Он не изменился…
Все так же падает, сыплется россыпями с огромной высоты и пенными, взбитыми, бешеными водами уходит в то! в то! в то подземелье, где живут, уповают Гуля и родители её…
Я стою у Водопада, дышу им…
О!..
Водяная пыль обнимает, туманит, обволакивает, освежает меня…
И я дышу ночью родной всепахучей, пахнущей диким укропом и чесноком!..
И звездами альпийскими дышу пахнущими альпийским снегом, снегом!..
— Гуля, Гуля! Это я пришел…
Ты слышишь… Ты ждешь меня?..
Скоро уже…
Ты видишь — я уже седой, как Водопад, биющийся в камнях…
…Я положил нелепый средь гор модный, громоздкий свой чемодан на приречный влажный песок и сел на скользкие камни, но потом разделся догола и встал под водопад, как тогда…
И, как тогда, вода объяла меня нежно, вода водопадная, теплая, обволакивающая, убаюкивающая, как тогда…
Аааа…
Но Водопад есть, а тех людей уж нет, кроме меня. Аааа…
Где та водопьющая на лету сова, сова?..
Но!..
Давно уже я заметил, что вода помнит человека, и через много лет может выдавать, выговаривать, возвращать далекие ушедшие голоса…
О Боже! Да?..
И вот Водопад узнал меня, и бормочет, всхлипывает, как встарь…
И вдруг я явно слышу, слышу голос Гули, и голос матушки моей, с которой мы тоже многажды в детстве моем бывали здесь, и голос того локайца пастуха…
Голоса переплетаются, теряются, возвращаются…
Вот голос матушки моей:
— Сынок, сынок, спи, спи, спи…
Когда рассыпаются звезды — в реках песок прибывает…
Когда палых звезд множество — пустыни тогда насыпаются…
И потому верблюды звездопады любят…
А я напекла тебе в дорогу любимых твоих пирожков со свежим зеленым луком, луком, луком…
Водопад свято бормочет…
…Вот голос того пастуха-локайца на горе Кондара:
— Не трогай дерево… Не ешь черешню — там смерть…
Там коралловый шайтан живет!.. Все кишаки вокруг погибли…
Гора Кондара голая… Смерть через пять минут приходит…
Водопад нежно всхлипывает…
И вот голосок Гули, Гули:
— Алик! Алик! Аминадав! Я все эти пятнадцать лет вспоминала тебя! И ждала!..
Алик, Алик! я не рыба-форель… я не женщина-лосось, но я пришла к тебе…
И такая же нагая в Водопаде, как ты…
Но я вся алая от стыда…
Алик, Алик, только не трогай меня до свадьбы…
…Алик, Алик!.. Она укусила меня в сердце! в самое сердце…
Через пять минут я умру! Меня не спасти…
Я тогда тайно съела черешню… не послушалась пастуха… и тебя…
Алик, положи меня в Водопад и отпусти к ним… К отцу и матери моим…
Это моя последняя воля!..
Да…
Аааа…
Мне почудилось, что она рыдает в Водопаде…
Ах, как сладко рыдать в Водопаде!..
Может быть, для того водопады и стоят на земле!..
Может быть, для того Господь и поставил их…
Да и Водопад — это рыданье ледника!
…Потом ночь благоуханная горная пришла, натекла на тропы и белеющие лунные горы…
Тепло, хоть нынче поздняя осень, и на Руси уже снега-покрова лежат и ждут, когда Богородица по покровам, по первоснежью прошествует к одиноким избам, где у окон с геранями и крылечками полусгнившими ждут Её старухи блаженные и дождутся!.. И моя старуха Марфа с белой козочкой ждёт и дождётся…
А здесь, в горах ночных фан-ягнобских, божья теплынь, благодать творится блаженная…
Блаженно!..
…Я выхожу из Водопада, открываю японский огромный чемодан с шифром, вынимаю из чемодана кожаный, глухой, мотоциклетный комбинезон и кожаный мягкий шлем…
Только пальцы у меня голые светятся…
Я иду по знакомой тропе, где некогда мы целомудренно томились, обнявшись с Гулей, а потом выхожу на голую гору Кондара…
Я иду с нелепым чемоданом в руке, в нелепом, смоляном, сверкающем от луны кожаном комбинезоне…
Я иду по родным горам, словно по самому дну необъятной Вселенной…
Мне страшно от того, что ждет меня, и я шепчу слова Омара Хайяма:
…Как жутко звездной ночью!.. Сам не свой
Дрожишь, затерян в бездне мировой…
А звезды в буйном головокруженье
Несутся в Вечность! Мимо! По кривой!..
И я дрожу… На дне Вселенной…
Кто я?.. Зачем я?..
И куда я бреду?..
Зачем?..
Зачем хочу мстить?.. Зачем хочу убивать людей?..
Но ведь они убили мою мать? Мою страну? Мой нищий народ?..
Ветхозаветная ярость поднимается во мне, и русская смиренность не может победить её…
О Боже…
Я бреду по голой вершине горы Кондара…
Я сразу вижу знакомую громаду Черешни… Она спит…
Спит?.. А где тысячи коралловых эф её?..
Я знаю, что все на земле змеи спят днем, при солнце, а ночью они охотятся…
Ночью они живут…
Но не коралловые эфы, которые устали жить…
Которые хотят уйти с земли вослед за своими Царями, которых они любили, ласкали и убили…
И они виновато, как скифские жены, хотят уйти в загробье, где их ждут их Цари…
И они спят ночью, как люди…
И они просыпаются только рано утром, вместе с солнцем, а потом вновь быстро, оцепенело засыпают, замирают…
Они любят смерть больше, чем жизнь!..
И потому, едва выпустив, выманив из ползущего чрева свое живорожденное потомство, своих детенышей, Эфы тут же яростно пожирают их…
Они пожирают свое потомство, потому что они хотят преданно уйти в землю за своими Царями! потому что они не хотят здесь жить!.. да!.. они не хотят земных потомков!..
Они хотят жить там — в вечности… Они мудры, как человеки… они древней… и мудрей…
Они как великие поэты, мудрецы, цари, снежные барсы, носороги, амурские, уссурийские тигры…
Как Божьи Пророки, которые тысячи лет назад покинули Человечество — и вот Оно вынуждено сиротски оглядываться назад, где Они были живыми, дышащими, как мы, скоротечные…
Но Они — Божьи Посланники — покинули нас, и мы лишь ждем Их Второго Пришествия…
И что же мы лишь вынуждены повторять Древние Слова?..
А где же наши Пророки и Слова?..
И что же мы никогда не услышим Живого Пророка?..
И никогда не дотронемся до его живых одежд? и рук?..
Всё в прошом… всё в прошлом… есть только прошлое…
…Но вернемся к Эфам!..
Но!..
О!..
О! Я представляю чувство только что новорожденного змееныша, когда собственная мать гонится за ним по ветвям Черешни, чтобы проглотить его насмерть!.. навсегда!.. О!..
И тогда детеныш яростно бросается к огромным, малиновым, атласным плодам-ягодам-черешням, и от страха мгновенно прогрызает черешню…
И забивается, прячется в сладких, вязких, спасительных недрах плода от своей матери-убийцы, которая только что снесла, вытолкнула его из заботливого чрева своего в божий, светлый — такой соблазнительный мир! — и вот сразу! хочет! убить! его…
О Боже!..
Но ведь и безбожные жены человеческие еще во чреве, в аборте убивают чад своих, а эфы хотя бы дают им выйти в божий, сладкий мир…
И вот жены греха не дают надежды чадам, плодам своим, а Эфы дают.
Значит, Эфы-роженицы благородней иных жен человеческих?..
О, Боже!.. Куда я забрел?..
О Боже!..
И вот слепые, голодные эфы-матери бросаются и на ягоды, и пожирают их, и ищут сладких, свежих змеенышей, своих в недрах плодов…
Но не всех находят они… не всех съедают… Слишком много ягод на циклопическом Древе…
И в этом спасенье Эф, и продленье рода их… И знают, чуют они!..
Но ночью они спят…
И я знаю это…
…Я подхожу к Дереву спящему…
Что-то чудится мне, что сотни глаз хищных глядят на меня? иль снежный барс? иль тяньшаньский медведь? иль волк тайно глядят на меня и алчут?.. Как страшно быть дичью!..
Я дрожу…
Я долго стою под Деревом…
Потом открываю чемодан, вынимаю большую нейлоновую сумку и вешаю её себе на шею…
Но чую: кто-то глядит на меня… (потом я узнал, что это смерть глядела на меня).
Потом я шепчу молитву всем земным богам:
— О, Элоим Яхве! О, Авраам! О, Заратустра! О, Иисус Спаситель! О Аллах! О, Мухаммед!.. О, Будда!.. О, Шива!.. О, спасите хоть на эту ночь меня! меня! меня! муравья, муравья! муравья!.. Спасите от Эфы меня!..
…Я гляжу на Древо…
Нет на нем эф. Спят они где-то до утра… В ветвях? в стволе?..
Но вдруг не все они спят?..
А вдруг у них есть ночной эфа-страж, и он алчно глядит на меня, и ждет меня? А?..
Опять я чую, как зверь, что кто-то глядит на меня… что я дичь уготованная…
