Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Но особенно люто надо казнить тех, кто покупает и растлевает эту Красоту…
Ибо Спаситель сказал: “Горе тому, через кого приходит соблазн”…
Мудрец сказал: “Кто спит с проституткой — тот спит с трупом”…
И вот любители этой трупной любви влекут пенно в свои машины этих жен и дев блуда, и они переплетаются во мгле греха, как мышь податливая и змея…
И только одна из них подняла вилы на соблазнителей своих!..
И только одна старуха с банкой брусничного варенья пошла к Кремлю, чтобы отомстить главному Бесу за поруганную страну?..
А что же я?..
А что же я, знаменитый ученый, нобелевский лауреат, что же я могу сделать для народа моего и как отомстить бесам?..
Где же вилы мои?..
О Боже…
…Вот тогда я и вспомнил про ту змею, про Коралловую Эфу…
А, впрочем, все эти годы я о ней и не забывал… И как я мог всё это забыть?..
Да и как можно было навек забыть, замутить первую возлюбленную мою Гулю, Гулю Сарданапал?..
И зороастрийских родителей её?..
И реку Фан-Янгоб, уходящую в адово подземелье, где бродит в озере бездонный шайтан, где таится, клубится один из Двенадцати входов-врат в ад?..
И Водопад самоубийц?..
И ту исполинскую Черешню, и тайно связанную с ней рептилию, любимицу, и любовницу, и убийцу древнеперсидских царей — Коралловую Эфу?..
И как я мог все это забыть?..
Все это, как древний сладкий хаос, как река Фан-Ягноб, бьющаяся в подземелье, лежало, таилось до поры в душе моей, в подсознанье моем…
И вот за эти годы я многое узнал про мою Коралловую Эфу!..
…Английская “Красная Книга” пишет о Коралловой Эфе, как о давно вымершей змее.
А я сфотографировал древнюю книжную китайскую миниатюру, где изображен великий древнеперсидский Царь Дарий Гуштасп I… О!..
Вот Он, совершенно нагой, сидит на золотом троне под исполинской Черешней и три Коралловые Эфы обвивают Его!.. О!..
Одна — сжимает кольцами его щедрый фаллос-зебб, сладостно высекая, выжимая, вынимая из него царскую сперму-живицу!.. О!..
Вторая — слизывает язычком-жалом живицу-семя царское… О!..
Третья — самая таинственная — вьется из царского рта… А!..
Как она попала в рот Царя?..
Что делает там?..
А? А? А?..
Я долго исследовал эту миниатюру…
И открыл её тайну…
Или одну из тайн?..
Увы!.. У нее много тайн, но некоторые я открыл…
Вот они!..
…Как и древние цари, которых Коралловая Эфа любила ласкать, ублажать — она ушла вслед за ними в вечность…
Как верная мать или жена?
Она, как и цари, устала жить… Устала любить, плодиться и рожать… Устала быть змеёй, как царь устаёт быть царём, а раб — рабом…
Но она хитроумно, змеемудро связала свою судьбу с судьбой альпийской исполинской Черешни…
Коралловая эфа, как и все змеи из семейства гадюк-аспидов (Elaps corallinus), змея живородящая.
Она задерживает яйца внутри тела своего, пока из них не вылупятся, не выметнутся детеныши… Особенно в высокогорных, хладных, альпийских снегах…
Ее тело-роддом и колыбель их! да!..
И когда я глядел на китайскую миниатюру, я вдруг вспомнил крик того локайца-пастуха, когда мы с девочкой Гулей впервые увидели исполинскую Черешню и Коралловую Эфу…
Пастух кричал: “Эй, шайтан! Нельзя ягоды кушать — там смерть! Если покушаешь — тебя змея съест!.. Гляди — вокруг голая гора!.. Все кишлаки погибли!.. Все люди убежали от змеи!.. Смерть через пять минут приходит!..”
Вот тайна!
И где же разгадка её?..
…А потом я вспомнил, как яростно змеи, кишащие на дереве, поедали малиновые плоды Черешни…
А потом я вспомнил страшную смерть Гули у Водопада самоубийц…
И как змея-альбинос выходила изо рта её…
И её шепот: “Я съела тогда черешню… Змея укусила меня в самое сердце!..”
Через много лет я все понял…
…Когда я работал в памирском ботаническом саду, в своей лаборатории радиобиологии, я несколько раз приезжал в фан-ягнобское ущелье к таинственной, нагой горе Кондара, где растет гигантская, циклопическая Черешня и где живут последние в мире Коралловые Эфы, которых уже давно записали во всемирную “Красную Книгу” вымерших растений и животных…
И тут я подолгу, издалека, в бинокль следил за Черешней и Эфами…
И я многое понял… выследил… узнал…
Да?..
И вот я еду по осенней Руси мимо убитых деревень, мимо застывших русских дев и жен, которые от нищеты и одиночества вышли на дорогу смертного греха, и думаю о том, как помочь народу моему избавиться от бесов, как спасти этих последних избяных старух и этих несчастных жен блуда?..
Как их спасти?.. И тут вдруг я понял, что я должен делать…
О Боже!.. Мне сразу стало легче на душе…
…Я вернулся в свой дом в поселке Трудовая…
Потом я поехал в Москву и купил новый японский чемодан с шифром и кожаный костюм для мотоциклистов…
…И полетел в Таджикистан этой же осенью…
…Я много лет не был на родине, в родном Душанбе.
Я боялся ехать в страну воспоминаний…
Я боялся ехать на живое кладбище…
Многие друзья и возлюбленные мои погибли в гражданской войне, многие уехали, многие спились, сошли с ума, надломились до неузнаваемости, разрушились, поникли до собаки бездомной…
…Когда в Нью-Йорке, где я часто гостил у своего школьного друга, впоследствии гениального, всемирно известного математика Боруха Мойшезона, с которым мы еще в сталинские глухие времена жалкими, запуганными, голодными школьниками уже прозрели и потешались над человеконенавистническими, кровожадными трудами дедушки Ленина, за что нас легко бы расстреляли, как наших отцов, — когда в Нью-Йорке умер мой возлюбленный Борух — я больше не мог ехать туда…
Когда в блаженном Будапеште, где я часто жил, витал, умерла моя подруга, безвинная, необозримо душевная, неистово стройноногая Ирина Сабоди, — я уже не мог ехать в Будапешт, где умерла она…
Я не мог ехать туда, где кладбище уже заживо обступало, влекло меня…
А таких градов и селений все больше для меня становилось на земле…
Уже кладбища разрастались, окружали, душили, манили меня к моим усопшим родным друзьям…
Зов кладбищ был всё жарче и ярче…
…И я все чаще сидел, томился в доме своем и вспоминал слова китайского мудреца: “Самые великие путешествия я совершал, не выходя из дома…”
И еще: “Надо жить так, чтобы слушать пенье петуха у соседа, но никогда не ходить друг к другу в гости”…
Да!..
Может быть, все великие войны возникали от тоски одиночества, оттого, что кто-то хотел пойти к другому в гости?..
А другой не захотел его принять?.. И тогда оба от тоски взялись за оружие, чтобы встретиться хотя бы в битве, хотя бы в смерти?..
О Боже!.. Где нет Любви, там есть Война и Смерть…
И в Душанбе много было усопших и убитых моих…
И я прямо из аэропорта с жестким пластиковым чемоданом своим поехал в далекое фан-ягнобское ущелье, в горы, минуя родной город, что тоже стал, как живое кладбище мое…
Город, где убили мать мою… И отца моего… И многих близких и неблизких моих…
Город, который стал для меня кладбищем… и я убоялся его и обошёл его…
…В природе мало что меняется, за что мы, наверное, и любим недвижную, несметную природу, и я радостно плакал, когда узнавал родные горы, и камни, и реки, и деревья…
В молодости мы стремимся к друзьям, к женам…
В старости — к камням, рекам, травам, деревам, к земле… Мы вышли из земли, мы сами — кочующая земля, и просимся в землю, как семя весной…
И эту истину я горько постигал…
Ах, мои родные горы!..
Деревья стояли свежезеленые, хотя поздняя осень медово текла по горам, рождая, обнажая золотые плоды медвяные, обвялые на пыльных деревах…
Осенью солнца мало в горах, и листья не успевают пожелтеть, сомлеть — и вот ты подходишь к изумруднолепечущей по-весеннему чинаре, и трогаешь ее ветви, и она благодарно осыпается, потому что листья уже квелые, осенние, уснувшие…
И ты стоишь под хладными, сыплющимися листьями свежеизумрудными!..
О Боже!..
Хорошо бы такую вечнозеленую старость изумрудную!..
Да!..
И!..
Ночь!.. Звезды ворожат… родные звёзды, которые помнят моё детство… которые так близко припадают к горам, что слышно, как лают звёздные хрустальные собаки…
…И вот рейсовый, еще советских времен автобусик обносившийся, как несчастный наш народ в Перестройку, изношенный, исстратившийся на горных дорогах, дряхлый, останавливается около того! того? того Водопада…
После русских слёзных пустынных деревенек и свежезаснеженных холмов и лесов так дивно в горах!..
