Геннадий Головин - День рождения покойника
— Как это глупо — про депешу! — застонал от досады Родионыч. — Фантазии не больше, чем у жандармов! Он же сразу догадался…
— Ждет, — сказал Немец. — Всего боится. Скорее умрет, чем выйдет.
Родионыч запустил пятерню в бороду:
— То, что он ждет, конечно, худо… Через час пустим лакея. Если не получится, снимаем номер, — будем ждать. В конечном счете ему деваться некуда — вылезет!
Потом глянул на Иванина, бледного и взволнованного, резко добавил:
— А некоторые дамочки, между прочим, сомневались в справедливости нашего приговора!
Иванин посмотрел на него непонимающе, снова уставился на щепу, отскочившую после выстрела от дверей.
Уловка с лакеем, конечно, не удалась.
На громкий стук Федора Рейнштейн отозвался с весельем в голосе.
— Кто?
— Я это, Николай Васильевич! Откройте…
Тот помолчал, потом заговорил, старательно и быстро выговаривая слова:
— Иди, Феденька, иди с богом! Не открою я тебе, болен, не хочу, знаешь, куда идти, не хочу открывать я, иди, ради Христа!
Родионыч, подозрительно следивший за Федором, вдруг цепко ухватил его за руку, поволок от дверей.
— Ну, бра-ат… Теперь-то мы с тебя глаз не спустим. Оказывается, «знаешь, куда идти»?! А?
Федьку вдруг стало колотить, но он молчал.
— Вот что я скажу тебе, Федор, — деловито и страшно заговорил Родионыч, все сильнее и сильнее сжимая ему руку. — Если что задумал, сразу говорю: откажись и забудь! Видишь, чем такое кончается? — и он кивнул на двери Рейнштейна. — Под землей найдем! Не мы, так другие найдут! Опять же рассуди: если ты меня с товарищами выдашь, будем ли мы молчать, что Николая-то Васильевича ты, голубчик, нам запродал! За пятнадцать всего лишь целковых! Что ж молчишь? Говори!!
Лакей сипло прошептал:
— Руку отпусти, замлела…
Родионыч с недоумением поглядел: рука у Федора была уже лиловая. Разжал ладонь.
— …Угадал, барин. Держал кое-что в голове. Но вот только гад этот, — Федор кивнул на 12-й номер, — но вот только гад этот больше мне насолил. Не выдам.
— Верю, — сказал Родионыч. — Но поскольку ты человек легкомысленный, поглядывать будем. Без пригляда сегодня не останешься и минутки. Чуть только качнешься в ту сторону, вот в это место пулю получишь сразу! — и для убедительности ткнул железным перстом между лопаток Федора. — Мы ведь — может, слыхал? — народ отчаянный…
— Слыхал, как же… Пропади вы все пропадом…
* * *Под окном ходила домработница и монотонно покрикивала: «Вилорк, Вилорк! Пора обедать! Вилорк, Вилорк! Пора обедать!»
Антон Петрович досадливо морщился от этого голоса: никак не мог сосредоточиться на письме. Неубедительно получалось, недоказательно, не в цель… И все от этих дурацких кухаркиных криков!
Он прошлепал к окну, выглянул, раздраженно и тонко прокричал:
— Замолчите и сейчас же! Вы мне мешаете!
Домработница возникла из кустов. Лицо ее было виновато и встревоженно. У старика неприятно бухнуло сердце.
— Антон Петрович! Виля пропал! Все как есть оглядела, разве что на чердак не лазила, — нет нигде, хоть караул кричи!..
Не зная, что ответить, старик вернулся к столу, и вдруг что-то стремительно и зловеще связалось в его голове.
Ерунда, сказал он себе, но сердце уже колотилось в горле, и он захрипел от удушья, по одному по этому уже зная, что это не ерунда вовсе… Чердак… Memento mori… вроде бы выстрел…
Но он не мог уже ни слова произнести, — хрипел от удушья и только тыкал пальцем вверх. Но никто не видел этого, к сожалению…
* * *Где-то часу в девятом Немец вспомнил:
— Студент. Иванин? Где он?
Немец сидел в кресле, возле притворенной двери, пыхтел трубочкой. Отсюда была отлично видна дверь 12-го номера, где скрывался провокатор.
Родионыч, дремавший на диванчике, приоткрыл глаза.
— А в самом деле, где ж он?
Потом поразмыслил и добавил сонно:
— Да и леший с ним! Практической пользы от него — уже никакой, а болтать побоится, уверен.
На том и сошлись.
Была уже ночь. Рейнштейн лежал на кровати, отвернувшись к стене. Ему очень хотелось есть.
Из ведра под умывальником резко тянуло запахом параши.
Номера давно уже угомонились. Тишина была — зловещая и пустая.
Где-то в коридоре скрипнула дверь. Послышались легкие шаги. Они остановились возле его дверей. Что-то прошелестело. Затем — осторожный стук. Так же торопливо и легко шаги затихли.
Рейнштейн не повернулся. Он твердо решил, что пролежит так до пятницы. Эка невидаль — три дня. В тюрьмах, сам видел, голодали и до десяти…
В пятницу явится, как обычно, Киселев — деньги агентам выплачивать, — в его присутствии они не посмеют.
Хотелось есть. И, несмотря на то, что знал: еды нет, — все же поднялся поискать. Хоть корку какую…
На полу возле двери белела записка. Взял. Ожидал угроз, обвинений, ругани. Но не это…
«Я случайно узнала обо всем. Сделанное тобой отвратительно, и ты должен дать мне обещание, что освободившись, навсегда порвешь и с теми и с другими. Я долго думала о том, что произошло между нами. И вот: я готова пойти на все, чтобы спасти тебя от тех, кто имеет полное право убить тебя. Я хочу, чтобы ты знал определенно, как я отношусь к твоему предательству. Но… Они находятся внизу. Один сидит в ресторации, другой стережет на лестнице. Я заняла номер девятый. Он наискосок от тебя, ближе к выходу на лестницу. Выйди быстро и тихо, закрой дверь на ключ и перебеги ко мне. Они будут по-прежнему думать, что ты находишься у себя в номере. Скажешь, кого упредить. Я сделаю все. Я хочу сделать все, чтобы быть вместе с тобой. О. К.»
«Ай да девка! Ай да молодец! — возликовал Рейнштейн. — В самый раз подоспела. Но не поздно ли? Записка лежала под дверями минут десять, не менее того. Чепуха! Теперь главное, — без шума-шороха! А ты-то уже скисать стал, Николай Васильевич, ась? Поживем еще, поживем! Твой могильщик еще титьку сосет…»
С превеликой осторожностью повернул в дверях ключ, выглянул.
В коридоре уже был прикручен газовый рожок. Было сумрачно, пусто. С лестницы падал квадрат яркого света, маячила чья-то тень. «Вон он, сторож мой…» — еще более утвердился Рейнштейн.
Выбрался в коридор, замкнул дверь. Двумя бесшумными скачками перемахнул коридор. Чуть слышно стукнул в дверь девятого номера.
Она открыла тотчас же. Лицо ее было мертвенно-бело.
— Ты? — выдохнула, будто бы даже с удивлением. — Да-да. Проходи же скорей…
Он вошел и тут же запер дверь. Спрятал револьвер.
Вздохнул глубоко, но все еще сдерживая из осторожности дыхание:
— Милая!..
— Погоди… — сказала она, уходя из маленькой прихожей в комнату. — Это не все еще…
— Что «не все еще»? — переспросил он, входя следом за ней. И вдруг обмер.
Прижавшись к стене, у кровати стоял Иванин и направлял на него револьвер.
— Вот теперь все! — прошептал студент, и в комнате что-то щелкнуло. Осечка, возликовал Рейнштейн, и дернул из кармана оружие.
Бурно ожила портьера. Кто-то выпутывался из нее. Рейнштейн дергал из кармана револьвер, никак не мог выдернуть.
— Шлюха! Шлюха! Стервь!
Ольга стояла с закрытыми глазами. Губа закушена. Что-то вроде удовлетворенной улыбки на лице.
Наконец вырвал из складок кармана револьвер. Щелкнул взводимый курок. Услышав, она отважно и жалко открыла глаза.
И в этот же миг раздался странный глухой стук. Что-то длинное метнулось ей в лицо. Она тронула ладонью глаза — кровь.
Рейнштейн стоял уже почему-то на коленях и, опустив лицо к полу, все ниже и ниже клонился.
Откуда-то сбоку возник Родионыч, занес над Рейнштейном руку с гирькой на тонком ремешке и резко ударил еще раз, — еще раз произведя удививший ее давеча стук: пустой, костяной.
Услышав его, Ольга застонала и упала.
Немец! Помоги! — громким шепотом позвал Родионыч, выглянув в коридор.
Тот явился, принялся приводить в чувство Ольгу. Нужно было бежать.
— Не смейте! — вдруг нервно крикнул Иванин, когда Немец расстегнул на ней платье и сунул к сердцу мокрый платок.
— Он же врач… — с усталым раздражением сказал Родионыч. — Недоучившийся, правда, но это уж не его вина…
Немец, возившийся над Ольгой, вдруг резко оглянулся. Подошел к Рейнштейну, стал подозрительно вглядываться в его лицо. Приоткрыл веко — зрачок от света резко сузился. Немец извлек из-под сюртука кинжал.
— …Никакой жалости, — сказал он, встретив потрясенный взгляд Иванина. — Или мы. Или они.
Кинжал запачкался, и Немец вытер его о скатерть.
Иванин начал икать. Потом схватился за горло, и тут же его вырвало.
— Тьфу! — с чувством плюнул Родионыч. — Соратники, мать их так! Впрочем, что бы мы без них делали? До такого фокуса, до какого он додумался, нам бы с тобой… — и он развел руками.
