Эрих Кош - Избранное
Историческую рукопись в общинной ведомости приезжий взял домой, намереваясь просмотреть на досуге, но делопроизводитель на следующий же день после Николиных похорон прислал к Стане мальчишку, срочно требуя его к себе для сообщения важной новости.
Облаченный в парадную темную пару, щелкая туго натянутыми подтяжками, он схватил приезжего под руку и без предисловия потащил в свою комнату. Запер дверь на ключ и на полную мощь запустил радио.
— Я не успел еще все прочитать, — пытался оправдаться тот, но делопроизводитель отмахнулся рукой, давая понять, что совсем не ради этого он сейчас его вызвал, и поволок в угол к беснующемуся приемнику.
— Все, я ее лишил наследства! — дыша приезжему в лицо, провозгласил делопроизводитель. — На полном законном основании. Параграф такой-то законного уложения о правах наследования и соответствующие дополнения к параграфу такому-то и такому-то закона о браке, правах и обязанностях супругов. — И, нагибаясь к его уху, прошептал: — Речь идет о моей жизни. Она на меня покушалась!
— Не может того быть, дядька Филипп! Что-то здесь не так!
— Так, именно так! Я ее поймал с поличным!
— Зачем ей это? Ведь она весь век свой бок о бок с вами прожила!
— Известно зачем. Чтобы завладеть наследством. По наущению родственников, моих кровных врагов.
— Когда же это было, дядька Филипп?
— Кто ее знает, с каких пор она против меня замышляла? Но я ее давно подозревал. Запрется в кухне и что-то прячет при моем появлении. Сначала думал, она потихоньку ракию пьет, ибо, как вам, вероятно, известно, на позор моих седин и своих преклонных лет, питает к спиртному губительную страсть. Но сегодня утром я подкрался и заглянул в окно. И совершенно явственно увидел, как она вытащила из рукава какой-то пузырек и стала из него по счету капать в суп. За обедом я сделал вид, будто бы меня мутит, и вообще от еды отказался, и бабка моя тоже ни к чему не прикоснулась. Говорит, пробовавши стряпню, наелась досыта, а у самой глаза так и бегают, от моего взгляда прячутся. Обед остался нетронутым, и она его целиком в море вывалила, чтобы курам было не достать. Придется теперь самому себе пищу готовить. Не желаете ли чего-нибудь выпить? Простите, я заговорился и не предложил сразу. — Мара! Эй, Мара! — принялся кричать в окно делопроизводитель, прежде чем приезжий успел его остановить. — Подай господину кофе и малиновую!
— Не беспокойтесь, дядька Филипп! Я только что дома пил, — нашелся он и поспешил распрощаться.
В кухне внизу сидела бабка Мара. С распущенными по обыкновению космами Горгоны и, вероятно, уже основательно подпоенная спозаранку усердным Капитаном, она взирала на них красными глазами пристально и подозрительно, похожая на старую большую кошку.
— Видали? — прошептал делопроизводитель, провожая его до дверей. — Никому ни слова. Сначала я сам должен во всем удостовериться.
XXXIIПоложив рядом с собой на широком листе инжир, он сидел в тени на опушке леса, любуясь побережьем.
Красота природы во всем ее величии предстала перед ним, но что же такое эта красота? Гармоническое соотношение отдельных частей, отвечающее нашему внутреннему ощущению пропорции и меры, внушенному нашим психологическим и биологическим представлением о них. Красиво для нас только то, что кажется нам привлекательным и приятным! Что удовлетворяет вкусам той или иной эпохи, а точнее, вкусам определенных слоев общества этой эпохи, являющимся выразителем его эстетических представлений со всеми его неповторимыми оттенками и своеобразием. Таким образом, критерий прекрасного относится к понятиям, изменяющимся во времени. Под влиянием целого ряда исторических, социальных, биологических и прочих факторов были отвергнуты многие сложившиеся критерии идеалов прекрасного и приняты за эталон другие образцы, ранее считавшиеся неприемлемыми. Современные представления низвели понятие прекрасного с пьедестала эстетического императива и синонима искусства, в значительной степени демократизировав и опростив его. С тех пор как человеку удалось подчинить себе природу, по крайней мере осязаемую и непосредственно окружающую его, а человеческому разуму и опыту создать конструкции и формы, совершенством построения способные поспорить с творениями многоликой природы, человек перестал считать подражание природе единственной целью искусства, а саму природу — единственным кладезем и высшим законодателем прекрасного. Не стараясь больше соревноваться с ней в точности воспроизведения ее образов, но экспериментируя и изучая, человек возвел искусство на новую ступень, поставил перед ним более высокие задачи, чем просто отражение прекрасного, во всяком случае, визуально наблюдаемого, физически осязаемого, чтобы не сказать — вообще в природе существующего. Освободившись от власти природы, осваивая ее и подчиняя себе, человек оказался вынужденным отречься от прежних, в основе своей теологических теорий и пониманий, видевших в прекрасном абстрактный, недостижимый и раз и навсегда принятый идеал, к которому человек с большим или меньшим успехом пытается приблизиться, и создал новые представления о прекрасном, соответствующие не только прототипам и прообразам произведений искусства, но в первую очередь реальной современной жизни, выдвигающей новые взгляды и требования.
Но если подобное понимание прекрасного лишило его первоначального значения, чем же тогда объяснить удовольствие, чтобы не сказать наслаждение, доставляемое нам искусством? В области изобразительных искусств, в том числе и архитектуры, как ему казалось, этот эффект достигался благодаря гармоническому слиянию внутренних эстетических критериев человека и конкретного произведения искусства, точно так же, как физиологические и психологические факторы, помимо социальных, оказывают влияние на формирование вкусов в отношении одежды, гастрономии и женщин. С другой стороны, в литературе с ее ярко выявленной по отношению к другим видам искусства познавательной функцией чувство эстетического удовольствия обусловливается прежде всего ощущением выявленной, раскрытой и постигнутой истины и напоминает чувство удовлетворения при решении математической или шахматной задачи, находящей логический выход из сложнейшей и противоречивой ситуации. Обращаясь к читателям и зрителям, несравненно более искушенным, чем раньше, современное искусство зачастую довольствуется лишь постановкой вопроса и не дает окончательного решения; опуская или оставляя в тени детали и пренебрегая последовательным изложением и освещением подробностей, оно предоставляет публике возможность сотрудничать с художником самой, в зависимости от уровня своих познаний или силы воображения дополняя или развивая картину. Или, используя обратный прием, всю силу изобразительных средств сосредоточив на освещении деталей и сопутствующих обстоятельств, предлагает читателю и зрителю самому на их основе делать общие выводы, ибо современная аудитория не терпит поучений и без труда распознает неловкие попытки протащить под видом нового нечто тривиальное и общеизвестное.
Искусство — все равно что поток! Как нельзя войти два раза в одну и ту же воду бурного потока, так невозможно вновь открыть уже открытое однажды в искусстве. Устарев, открытие грозится стать избитой и скучной банальностью. Путь познания есть путь открытий и в искусстве; мелкая, плоская истина — мелкое, плоское искусство. И только те произведения искусства, которые вдохновлены большой, глубокой истиной, переживают время, заставляют нас вновь и вновь возвращаться к их неиссякаемому роднику, при каждой новой встрече дарят нам радость новых откровений и открытий, когда-то пропущенных или не осознанных нами. Однако декларирование так называемых вечных тем совсем не равнозначно великому искусству. Напротив, обращение к вечным темам часто оборачивается общими местами, тогда как разработка малых проблем дает иной раз бессмертные шедевры, столетиями поражающие эстетический вкус непревзойденным мастерством и свежестью неумирающего искусства.
Это, собственно, в дополнение к прежним соображениям могло бы заключить, связав в единое целое давно вынашиваемый им, но существующий пока что в бессистемных и разрозненных набросках его труд под общим названием «Назначение искусства» (может быть, следовало добавить «современного» и, вероятно, «изобразительного»). С этой мыслью он поднялся с земли. Удовлетворенный рассуждением, доведенным до конца, а значит, и собой, спустился на берег, не зная еще, какую из уединенных бухт изберет он сегодня для себя.
Никто из местных в море не купался — купались только дети, но и те у причалов, прямо напротив села. Иностранцы и туристы, если и бывали здесь проездом, никогда не сходили на берег, и потому, кроме него, единственно та женщина, которую он застал на днях у моря, пользовалась побережьем. В селе ей, видимо, купаться не понравилось; отбросы, которые выкидывали из домов на песок, засоряли пляж, да и море грязное. На поверхности плавало моторное масло, дно усеяно черепками и опорками. Он и сам спускался к причалам только под вечер, чувствуя себя не в состоянии после дневного сна добрести до дальнего пляжа. Несколько дней назад он застал ее в одной укромной бухте; женщина лежала на мохнатом красном полотенце и, опершись на локти, смотрела куда-то вдаль. При появлении приезжего из зарослей кустарника она поспешила натянуть купальный костюм до надлежащего уровня. Казалось, она была недовольна его внезапным вторжением в ее уединенный отдых.
