Ганс Носсак - Избранное

Ганс Эрих Носсак

Избранное

Предисловие

Жизненный и творческий путь Ганса Эриха Носсака, одного из наиболее значительных и своеобразных писателей ФРГ, отмечен рядом особенностей, которые надо знать, чтобы лучше понять его книги. Последние годы (Носсак скончался в 1977 году в возрасте семидесяти шести лет) он жил крайне уединенно, вдалеке от шумных городов, не принимая никакого участия в общественной жизни. Его замкнутость была давно известна, и он даже бравировал ею. В одном репортаже, где речь шла о встрече с Носсаком, можно было прочесть: «Носсак похваляется тем, что он — самый хорошо замаскированный писатель». Дальше следовало: «Я представлял его себе небольшого роста, мягким и мечтательным. Его девиз: „То, что нельзя увидеть во сне, не имеет отношения к действительности“, — сбил меня с толку. Однако я увидел высокого мужчину крепкого сложения, скорее грубого, чем мягкого, держащегося с нервной и нервирующей настороженностью. Выражение его лица беспрерывно меняется, беспрерывно уходит он от разговора о себе и пытается пренебрежительными жестами изничтожить себя. Это очень мешает. Такое поведение и высказывания вроде: „Если что-то мое имеет успех, то первый мой вопрос: „В чем я ошибся?“ — навлекли на него упреки в высокомерии“»[1].

Эта характеристика помечена 1954 годом, временем, когда Ганс Эрих Носсак работал над своим первым романом «Не позднее ноября» (1955). Мы знаем имя репортера — Бертольд Мёнкен. Тут, однако, необходимо сделать одно дополнение: Бертольд Мёнкен — сам герой этого романа, и написанное им интервью не более как мистификация Г. Э. Носсака, любившего такого рода «игру» с читателем.

Другое псевдоинтервью, относящееся к 1966 году (за два года до выхода в свет романа «Дело д’Артеза», наиболее значительного произведения Г. Э. Носсака), начиналось таким образом:

«Вопрос: Вы пожелали, чтобы вам задавали только деловые вопросы. Итак, вопрос номер один: как хотели бы вы быть похоронены, господин Носсак? Ответ: Браво! Деловой вопрос, и к тому же ловкий литературный ход. Но похороны — это ведь дело тех, кто остается. Вопрос: Вы думаете о тех, кто остается? Ответ: Конечно! Они ведь могут простудиться на похоронах» [2].

Это «Интервью с самим собой» было озаглавлено отнюдь не иронически, а вполне серьезно, с оттенком горечи: «Прошу без литературных сплетен».

При всей парадоксальной шутливости в этих характерных для манеры Г. Э. Носсака отрывках содержится вполне серьезный автокомментарий. Его творчеству и в самом деле свойственны своеобразное двойничество, постоянное столкновение «сновидений» и «действительности», склонность к интеллектуальной игре и мистификации, самоирония, привязанность к теме самоубийства и смерти. Собственно говоря, Г. Э. Носсак во всем этом не всегда оригинален и, уж во всяком случае, не одинок. В его книгах можно найти мотивы, а подчас и приемы, родственные многим западногерманским писателям, как его сверстникам, так и более молодым — В. Кёппену, А. Андершу, Г. Бёллю, М. Вальзеру и другим. Вряд ли много дало бы для характеристики Г. Э. Носсака детальное изучение вопроса о том, в каких случаях он был первооткрывателем, а в каких разрабатывал подхваченные им идеи. В известном смысле слова можно сказать, что идеи эти носились в воздухе западногерманской литературы. Важнее отметить, что уединенность Г. Э. Носсака была не уходом от злобы дня, а демонстративным отстранением от общества, в котором он жил (и эту жизненную позицию он также делит со многими крупнейшими писателями Западной Германии). Неудивительно поэтому, что долгие годы в ФРГ его практически не замечали. Как говорилось в одной из статей о Г. Э. Носсаке, «одобрение со стороны общества едва ли можно гарантировать или даже просто ожидать там, где само общество становится объектом беспощадной критики и его, казалось бы, неуязвимые институты атакуются с безжалостной остротой»[3].

Следует добавить, однако, что эта критика часто выступала у Г. Э. Носсака опять-таки в мистифицированной, завуалированной форме.

Ганс Эрих Носсак родился в 1901 году в богатой буржуазной семье (отец его был коммерсантом, главой большой фирмы, ведшей торговлю с заграницей), рано покинул родительский дом и начал самостоятельную трудовую деятельность. После окончания гимназии в своем родном Гамбурге и посещения университета в Йене, где он изучал философию и юриспруденцию, Носсак переменил несколько профессий (в том числе пытался создать самостоятельное торговое дело), пока не стал заниматься журналистикой.

Его взгляды формировались в трагическое и трудное время после-версальской Германии, пораженной разрухой, инфляцией, кризисом. Умонастроением, определившим его жизнь в эти годы, была резко выраженная антибуржуазность. Порвав с богатыми родителями, в поисках собственного пути он «десять или двенадцать лет вел неустроенное голодное существование»[4]. В 1919–1920 годах Носсак был и членом реакционной милитаристской организации, и членом студенческой корпорации, «читал по ночам экспрессионистские и леворадикальные манифесты» [5]. На склоне лет, рассказывая об этом периоде своей жизни, он писал: «Дело не в том, что детство мое было особенно несчастливым, как, например, детство Горького, который из страданий своих ранних лет создал незабываемые произведения. В этом смысле мое детство не было несчастливым; но оно было, что, по-моему, гораздо хуже, полностью нереальным. Если оставаться в пределах литературы, его можно сравнить — не в том, что касается фактов, а в том, что касается атмосферы, — с „Луи Ламбером“ Бальзака, повестью, которая изображает полную потерянность ребенка в мире буржуазного порядка. Взрослые делают вид, будто знают, что такое счастье, а ребенок уже знает, что их счастье ложно и что они только притворяются» [6].

На протяжении двадцатых годов Носсак был близок левым кругам немецкой интеллигенции, выступал за радикальное общественное переустройство; революция в России была для него «откровением», хотя, судя по всему, он представлял себе достаточно туманно ее движущие силы. Он был, как сам пишет, членом коммунистической партии, и 1933 год застал его за рядовой партийной работой, которую он некоторое время продолжал подпольно. Приход Гитлера к власти был пережит Носсаком, как и многими другими представителями леворадикальной немецкой интеллигенции, как жесточайшее поражение. Оставаясь до конца своих дней противником и острым критиком фашизма, в котором он видел выражение «негативных сил» «взбесившейся мелкой буржуазии» [7], он не представлял себе иных путей борьбы с ним, кроме «партизанских действий» «людей духа». В поздних статьях, может быть и с известным смещением во времени, он заявлял, что отказывается принимать выражение «внутренняя эмиграция», поскольку оно многократно служило для того, чтобы «припудривать всего лишь трусливое уклонение» [8], а об уходе писателей в изгнание говорил не в политическом, а в абстрактно-символическом смысле: «Под изгнанием здесь понимается выход интеллектуала из своего исторического времени, в котором он родился, в духовное время»[9].

В этих статьях Носсак не раз заявляет о своем принципиальном «антиисторизме»; понятие «родина» он объявляет «старомодным ласкательным словечком»[10]. В то же время, противореча самому себе, на деле он постоянно старается объяснить свой жизненный опыт и выводы из него реальной историей немецкого народа. Он пишет: «История учит нас, что „белая“ реакция всегда бывает много ужаснее, чем „красная“ революция. Причины этого ясны: революция, как динамическая сила, ведущая вперед, склонна не обращать внимания на сопротивляющиеся ей элементы и обгонять их, в надежде, что она сумеет позднее привлечь их на свою сторону. Реакция, загнанная в оборону, знает своих противников и безжалостно их уничтожает, потому что она хочет восстановить старый порядок» [11].

В 1933 году после прихода к власти гитлеровцев Г. Э. Носсаку было запрещено печататься, хотя к тому времени он не издал еще ни одной самостоятельной книги. Он продолжал писать, но, лишенный возможности жить литературным трудом, вернулся к коммерческой деятельности, войдя в фирму своего отца. В июле 1943 года во время бомбежки Гамбурга американской авиацией сгорели все его неопубликованные рукописи. (Эта бомбежка, один из жестоких эпизодов второй мировой войны, описана во многих произведениях западногерманской литературы, в том числе в рассказе В. Борхерта «Гамбург».) Вместе со всеми бумагами сгорели свидетельства интереса молодого Носсака к революционным идеям — драма «Ленин» и отрывок, посвященный Георгу Бюхнеру.