Эрих Кош - Избранное
Ничем себя не выдавая, он ждал, пока она пройдет.
XXXIПочти каждый день выходил он теперь в море со старым Томой. С тем же непреложным постоянством, с каким сменялись дни и ночи, приливы и отливы, затишье и возмущение волн. Являя собой живые образы смирения, с кропотливой неотступностью и упорством бороздят и пашут свои нивы рыбак и хлебопашец. Не случайно один из апостолов был рыбаком, и недаром изображение рыбы стало символом гонимых христиан.
Но столь же неизбежно, как выйти в море, должен был он и вернуться на берег и после вольности морских просторов подчиниться его законам, отличным от тех, от которых бежал в глушь этого рыбацкого села, но не менее, если только не более, крутым и жестоким. Вот когда окончательно убедился он в том, что всякая человеческая связь (только сейчас заметил он поразительную точность языка в своих определениях, давшего название «связей» взаимоотношениям людей) должна быть по меньшей мере двусторонней. Ваше сближение с кем-то есть также сближение с вами. Оказывая влияние на других, вы неизбежно испытываете на себе чужое влияние. Чем дольше находимся мы в одной среде, тем теснее переплетаются межчеловеческие взаимоотношения. Петля за петлю, узелок к узелку, ячея к ячее соединяются они в единой ткани общества. Порвав с одним кругом, мы попадем в другой, не достигнув этим существенных перемен. Бежав из одной среды, мы обретаем не свободу, но другую среду; из узкого круга общения попадая в более широкий, и наоборот, и если и освободимся от одной среды, это еще не значит, что освободимся от общества, так же как никто не может быть уверенным в том, что, вырываясь из одних цепей, не попадет та другие, быть может еще более стеснительные и прочные, наподобие рыбы, которая из крупных ячей устремляется в мелкие сети, где и находит свою гибель.
Симо Бутылка, после памятного столкновения некоторое время избегавший его, пропился в те дни до последней копейки. Стыд не позволял ему просить, но противиться своим страстям он был не в силах. И потому прибег к оскорбительной форме полуприказа:
— Эй, чего ты там жмешься! Развязывай мошну! Бери литровку. Другое ты и так все бесплатно у Станы получаешь! — не желая больше ждать, пока ему бросят кость, с бесцеремонностью взимателя законной пошлины требовал у приезжего выпивку Симо.
Хозяйка Стана, видимо смирившись, не укоряла приезжего вслух за его рыбацкие похождения с дедом Томой, но тем выразительней проявляла свое недовольство молчанием и поджатыми губами, говорящими больше всяких слов. От раза к разу все небрежней убирала она его комнату, в иные дни оставляя ее неприбранной до самого вечера, так что его не тянуло теперь возвращаться домой, и все более скудно кормила своего постояльца без малейшего желания ему угодить. Уверенный в том, что она откажется возиться с рыбой, которую он приносил, он вынужден был просить приготовлять ее Милину мать.
В ответ на это он всякий раз должен был, задрав голову вверх к ее окну, вести любезные и длинные беседы с ней, к тому же еще платясь затекшей шеей и трепеща от страха быть раздавленным в случае возможного падения одной из перезрелых тыкв ее огромных грудей. Безошибочный нюх неизменно приводил к намечавшейся трапезе Учу — он отдавал распоряжения относительно способа приготовления рыбы, разделывания на порции, заказывал соответствующую выпивку и приглашал к столу гостей. Пытаясь на днях подписать приезжего на серию книг издательства, чьим местным агентом он являлся, Уча сумел выманить у него денег взаймы. Просил устроить дочь на работу в Белграде, допытывался с пристрастием, не может ли он взять на квартиру его сына, а вчера вынудил его подписать и более крупный чек. Больше всего задевало приезжего, что своими успехами Уча откровенно хвастался в компании собутыльников и, ко всеобщему удовольствию, выставлял его на потеху гостиничной публике.
— А-а! Вот и наш рыболов идет! — кричал Уча, едва завидев приезжего на дороге. — А ну, давай скорее! Показывай улов! — командовал он, и тот послушно приближался, неся на веревке вместе с выделенной дедом Томой в счет его доли улова скромной рыбицей отборную ершистую скорпену, закупленную у него же из боязни показаться только со своим весьма скромным трофеем. Сначала Уча сам разглядывал рыбу, пока приезжий держал ее перед ним на веревке, потом посылал его к другим столам дать пощупать и оценить улов. — Под соусом! — наконец, решительно провозглашал Уча, после чего заказывал избранное блюдо Миле. — Скорпена лучше всего идет под соусом. Под белое вино, помидоры, с чесночком и подрумяненным луком. А пока зажарь-ка ты этого заморыша на закуску мне и господину. И всем по стакану вина для начала. Идет, господин?
Не хватало только того, чтобы Уча называл его «залетным» по примеру капитана Стевана, окончательно усвоившего в отношении к нему это обращение и предлагавшего продать ему свою обшарпанную лодку, драные сети и проржавевший, сработанный мотор. И даже старинный фонарь, висевший у него над входом.
— А почему бы и нет! И на такие вещи есть любители. Тут на днях один иностранец в село приезжал, хотел купить вьючное ослиное седло.
Дядюшка Американец одолевал приезжего неотступными просьбами переводить письма и заполнять анкеты, получаемые вместе с пенсией из Австралии, опасаясь подвоха со стороны капитана Стевана и прочих своих земляков, даже новиградских, которые могли бы сообщить властям свое мнение по поводу его ранений, а то и вовсе с благодарностью отказаться за него от пенсии. Миле последнее время весьма подозрительно увивался вокруг приезжего и, кивая на него шоферу грузовика — мол, это отдыхает тут один из Белграда, большой оригинал, — крутил для выразительности пальцем у лба, давая понять, что с ним не все в порядке. Вдова Роса взирала на него с мрачной враждебностью и, как бы боясь, что он наведет на них порчу, прятала от него детей и всякий раз при встрече с ним сплевывала на дорогу просто из потребности питать к кому-то безнаказанную ненависть. В довершение ко всему как-то к нему явился один из братьев-поденщиков — на этот раз вместо мотыги у него в руках была шапка — и просил посмотреть его ребенка, третий день горящего в жару. По штемпелю на конвертах в селе, должно быть, порешили, что он врач, и не было никакой возможности уговорить крестьянина, неотрывно смотревшего на носки своих башмаков и тискавшего шапку в руках, что он ничем помочь ему не может. Пришлось подниматься за аспирином, но крестьянин все равно ушел обиженный и недовольный, убежденный в том, что господин просто-напросто не пожелал затрудняться и снизойти по барскому высокомерию до их бедняцкого жилища.
Преследовал его своими приглашениями и дядька Филипп Водовар, считая себя единственным человеком на селе, достойным общества приезжего. Крутой деревянной лестницей затащив его к себе, он потчевал гостя передачами единственного на селе приемника, ловившего иностранные станции, и с гордостью показывал свою библиотеку — подшивки устарелых кодексов законов, пожелтевшие календари и сезонные расписания пароходного движения, хранящуюся в маленьком шкафчике, забранном частой сеткой от мух, в каких хозяйки обыкновенно держат сыр и другие продукты. В знак своего особого расположения и доверия он извлек из ящика стола старую ведомость с вылезающими из нее помятыми и пожухшими листками, на которых каллиграфическим писарским почерком излагалась история этого края с римских времен до наших дней, и передал приезжему для чтения с просьбой подготовить рукопись к печати и надеждой услышать встречное предложение опубликовать ее в академическом издании. Вслед за тем, также, видимо, прослышав о его звании и полагая, что всякий доктор обязательно и непременно должен быть юристом, он поверил ему тайну последнего варианта своего завещания.
Поскольку у него нет детей и близких родственников, говорил делопроизводитель, он намерен все свое имущество оставить новиградской общине для возведения школы с его именем на мраморной доске фронтона. Тем самым имя его было бы увековеченным, если бы он не боялся, что жена переживет его и на правах законной наследницы под влиянием своей родни не переменит последнюю волю супруга. Здоровьем он ее крепче, к тому же строго соблюдает рекомендации врачей, питается по научной системе, совершает ежедневно утренний и вечерний моцион по совету «Народной медицины», пьет настой шиповника и мяты и покупает витамины в новиградской аптеке, и все-таки он хотел бы оградить себя от всех случайностей и потому решил осведомиться у него, человека ученого и знающего, существует ли такое положение, которое позволило бы в законном порядке лишить его жену причитающейся ей доли наследства.
Историческую рукопись в общинной ведомости приезжий взял домой, намереваясь просмотреть на досуге, но делопроизводитель на следующий же день после Николиных похорон прислал к Стане мальчишку, срочно требуя его к себе для сообщения важной новости.
