Джон Стейнбек - Недолгое правление Пипина IV
— О, это еще не все, мой мальчик. Возьми такую простую вещь, как речь по телевидению. Нетрудно догадаться, что тебе как королю Франции придется выступить перед телезрителями.
— И что в таких случаях делает агентство?
— Скажем, президент должен произнести речь. Ничто не предоставляется на волю случая. Президента подготавливает специалист ораторского искусства, учит его произношению и эмоциональному накалу. Его тренируют, учат, как привлекать к себе внимание.
— Как это умеет Мерилин Монро?
— М-да, примерно. Но и это еще не все. Его затем гримируют мастера из Вестмор Бразерс, лучшие из лучших. И он не просто говорит речь. Нет, не тут-то было. У него есть режиссеры, сцена выступления поставлена, отрепетирована. Она доводится до великолепной кульминации. И это правильно. Если бы человек просто говорил, он, может, и был бы искренен, но он не производил бы впечатления искренности. Естественно — ведь писал-то речь не он, понимаешь? Писали специалисты. Президент из-за обилия дел иной раз даже прочесть речь до репетиции не успевает. А что, если…
— Что?
— Есть у тебя собака?
— У Мари есть кошка.
— Хорошо, неважно, оставим. Во Франции, возможно, это не имеет такого значения.
— Как вы думаете, дядя Чарли, возьмется за эту работу какое-нибудь агентство? — с жадностью спросил Пипин, — Представит ли это для них интерес?
— Я наведу деликатные справки, дитя мое. Во всяком случае, вреда от моих расспросов не будет. Даже если для них это не слишком выгодно в денежном отношении, всякое почтенное агентство сочтет для себя престижным представлять короля Франции. Если не ошибаюсь, им это очень важно для популярности, а не для непосредственной выгоды. Я все узнаю, Пипин. Нам остается только надеяться.
— И я надеюсь изо всех сил, — проговорил король.
Весна в Париже стояла традиционно превосходная. Производство сплошь королевских и сплошь французских вещей вынудило фабрики работать и в ночную смену тоже. Эра добрых чувств и надежности послужила оправданием для понижения заработной платы.
Как и следовало ожидать, мадам отнеслась к перемене в своем положении реалистически и энергично принялась за работу. Для нее случившаяся перемена была равносильна переезду с одной квартиры на другую — разумеется, в более крупном масштабе, но проблемы в целом оставались те же. Мадам составляла списки дел. Ее раздражало, что муж недостаточно серьезно относится к своим обязанностям.
— Вы все время сидите, — упрекала она его, — хотя любому ясно — дел непочатый край.
— Да, я знаю, — отвечал Пипин знакомым ей тоном, который означал, что он не слушает.
— Просто сидите и читаете.
— Я знаю, дорогая.
— Что вы нашли такое важное, чтобы читать именно сейчас?
— Что вы сказали?
— Я сказала — что вы читаете?
— Историю.
— Историю? Именно сейчас?
— Я просматриваю хронику моего рода, а также кое-что по истории родов, которые правили после нас.
— Мне всегда казалось, — ядовитым тоном заметила мадам, — что французские короли, хотя и не блистали талантами, тем не менее жили припеваючи. Конечно, за некоторым исключением.
— Как раз исключения меня и интересуют, дорогая. Я размышляю о Людовике XVI. Он был добрый человек. Во всяком случае, его намерения и побуждения были добрыми.
— Может быть, он был просто глуп, — предположила Мари.
— Возможно, — согласился Пипин. — Но я понимаю его, хотя мы с ним происходим не из одного рода. В какой-то степени мы похожи. Я пытаюсь уяснить, в чем его ошибки. Я бы очень не хотел попасться в те же ловушки.
— Вы вот все грезите наяву, а уделили ли вы хоть одну минуту вашей дочери?
— А что она опять натворила? — осведомился Пипин.
Трудно отрицать, что Клотильда вела весьма необычное существование. Когда в пятнадцать лет она написала бестселлер «Прощай, жизнь», знакомства с ней домогались самые знаменитые и сложные умы нашего времени. Книга вызвала одобрение редукционистов, ресуррекционистов, протонистов, нон-экзистенциалистов, квантистов, а сама сущность книги была такова, что сотни психоаналитиков жаждали покопаться в подсознании Клотильды. У нее был постоянный столик в кафе «Три блохи», где она устраивала приемы и свободно отвечала на вопросы относительно религии, философии, политики и эстетики. За этим же столиком она начала писать второй роман; закончить его она так и не закончила, но название уже придумала: «Le Printemps des Mortes»[8].
Ее почитатели основали школу клотильдизма, которую осудило духовенство и которая привела к тому, что шестьдесят восемь подростков в экстазе покончили с собой, спрыгнув с Триумфальной арки.
За ее занятиями политикой и религией последовал символический брак с белым быком из Булонского леса. Ее знаменитые дуэли, в результате которых она ранила трех пожилых академиков и сама получила укол шпагой в правую ягодицу, приобрели отрицательную огласку — и все это еще до того, как ей исполнилось двадцать. В статье, напечатанной в журнале «Souffrance» [9], она писала, что карьера не оставила ей времени на детство.
Затем наступила фаза, когда все дни она стала проводить в кино, а вечерами до глубокой ночи обсуждала достоинства Грегори Пека, Таба Хантера, Марлона Брандо и Фрэнка Синатры. Мерилин Монро она считала чересчур цветущей, Лоллобриджиду — коровой. Она побывала в Риме, где сыграла в трех версиях «Войны и мира» и в двух «Кво вадис?», но рецензии в газетах повергли ее в такое отчаяние, что титул принцессы подоспел как раз кстати. В этой сфере конкуренция была не такая жестокая.
Клотильда начала думать о себе во множественном числе, говорить «наш народ», «наше положение», «наш долг». За первым августейшим жестом, а именно включением фонтанов в Версале, последовала тщательная разработка дорогого ее сердцу проекта, отчасти имевшего некоторые параллели в истории. Она выделила недалеко от Версаля участок земли, который должен был именоваться Пти Голливуд. Там надлежало построить небольшие домики, загоны для скота, амбары. Там железные клейма не вынимались бы никогда из костров. Индейские лошадки, дико выкатывая глаза, налетали бы на загородки. В Пти Голливуд наведывались бы Рой Роджерс, Алан Ладд, Хут Гибсон, Гэри Купер — молчаливые и сильные. Они чувствовали бы себя там как дома. Клотильда в кожаной юбке и черной рубашке ходила бы между гостями и разносила самогон в маленьких стаканчиках. Если бы началась перестрелка (ну как избежать перестрелки там, где собираются необузданные немногословные мужчины?), то принцесса — тут как тут — останавливала бы кровь и облегчала своей августейшей рукой муки страдальца, молча сносящего терзающую его боль. Такова была суть лишь одного из замыслов Клотильды.
Именно в это время она стала брать к себе в постель старого игрушечного мишку. Именно в это время она безумно влюбилась в Тода Джонсона.
Клотильда встретила его в посольстве, куда пришла с юным Жоржем де Марин, иначе говоря, графом де Марин. Этот надутый семнадцатилетний юнец отлично знал, будучи членом одного с ней клуба поклонников Таба Хантера, что тот непременно появится в течение вечера в посольстве.
Тод Джонсон сидел рядом с Клотильдой на банкетке, обращенной к танцевальной площадке. Она заметила его — и дыхание ее участилось; некоторое время она наблюдала за ним — и сердце ее колотилось; наконец, под нытье скрипок она наклонилась к нему и спросила:
— Вы американец?
— Точно так.
— Тогда будьте осторожны. Вам все время будут наливать шампанское, пока вы их не остановите.
— Спасибо за совет, — ответил Тод, — уже наливали. А вы француженка?
— Конечно.
— Я думал, тут французы не бывают.
Жорж злобно пнул под столом Клотильду, лицо ее покраснело от боли.
— Надеюсь, вы не рассердитесь, — сказал Тод, — Я уж сам представлюсь — Тод Джонсон.
— Я знаю, в Америке так принято, — сказала Клотильда, — Я там была. Разрешите представить вам графа де Марин. Теперь, — обратилась она к Жоржу, — представь ты меня. У них так полагается.
Жорж с хитрым видом прищурил глаза.
— Мадемуазель Клотильда Эристаль, — монотонным голосом сказал он.
— Что-то вроде имя знакомое, — заметил Тод. — Вы, случайно, не актриса?
Клотильда опустила ресницы.
— Нет, мсье, разве что все люди актеры.
— Хорошо сказано, — одобрил Тод. — Вы здорово говорите по-английски.
— Говорит ли мсье по-французски? — опять произнес Жорж монотонным голосом, считая свой тон оскорбительным.
— На принстонском французском. Вопросы задавать могу, но ответов не понимаю. Но я учусь. Сейчас уже разбираю отдельные слова, не то что несколько недель назад.
— Вы долго пробудете в Париже?
— Определенных планов у меня нет. Разрешите, я закажу шампанского?
