Пол Боулз - Замерзшие поля
Снова закончился сезон дождей, настали ясные дни солнечного света и зеленой листвы. Хосе опять отправился в сад за фруктами — в основном, приходилось нагибаться и проползать под висячими стенами лоз и лиан. И вновь он проделал тропу к водоему и остановился на краю, рассматривая мощеный спуск — и тут увидел чудовище: оно как раз скользнуло к воде и скрылось в глубине. Челюсть у Хосе отвисла. Вырвалось лишь одно слово:
— Caimán!
Несколько минут он стоял неподвижно, вглядываясь в темную воду. Затем осторожно пробрался по краю водоема к тому месту, где в прошлом году нашел тропу. Та полностью заросла. Никто не подходил к пруду много месяцев; сейчас уже и сказать было нельзя, существовал ли когда-то в массе зелени какой-то проход. К дому Хосе вернулся тем же путем, что пришел.
Это же позор, думал Хосе, что такая тварь живет на земле у доньи Фаустины. Он решил поговорить с нею немедленно. Хозяйка беседовала на кухне с Эленой. По его лицу она сразу поняла: что-то не так, — и, вероятно, опасаясь, что он собирается сказать как раз то, что он и сказал минуту спустя, постаралась выманить его из кухни.
— Пойдем наверх. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, — сказала она, подойдя к нему и потянув за руку.
Однако Хосе был чересчур возбужден. Он даже не заметил, что она до него дотронулась.
— Сеньора! — воскликнул он. — В саду — крокодил!
Донья Фаустина посмотрела на него с неизбывной ненавистью.
— Что это ты говоришь? — тихо спросила она, и в ее голосе звучала забота — точно со стариком нужно было обходиться помягче.
— Огромнейший кайман! Я его видел!
Элена опасливо посмотрела на него.
— Он заболел, — прошептала она донье Фаустине. Хосе услышал.
— Заболел! — презрительно расхохотался он. — Пойдем со мной и подождем немного. Я тебе покажу, кто тут заболел! Пошли!
— В саду, говоришь? — недоверчиво переспросила донья Фаустина. — Но где?
— В большом пруду, сеньора.
— В пруду? В каком пруду?
— Сеньора не знает о пруде? Там, внизу, за садом есть пруд. Si, si, si, — твердил он, видя, какое лицо стало у Элены. — Я там бывал много раз. Это недалеко. Пойдем.
Поскольку Элена уже готова была снять фартук и принять приглашение, донья Фаустина сменила тактику.
— Прекрати молоть чепуху! — прикрикнула она. — Если ты заболел, Хосе, ступай в постель. Или ты пьян? — Она шагнула к нему и с подозрением принюхалась. — Нет? Bueno. Элена, сделай ему горячего кофе и через час дашь мне знать, полегчало ему или нет.
Но у себя в спальне донья Фаустина начала беспокоиться.
6Сбежали они вовремя. Карлота сомневалась, следует ли им вообще уезжать.
— Куда ж мы поедем? — жалобно спрашивала она.
— Не думай об этом, — отвечала донья Фаустина. — Подумай лучше о полиции. Надо ехать. Я знаю. Сила тридцати семи мне без толку, если я отмахиваюсь от того, что они мне говорят. А они говорят: мы должны уехать. Сегодня же.
Когда они уже сидели в поезде под парами, окруженные своими корзинами, донья Фаустина поднесла Хесуса Марию к окну и помахала его крошечной ручкой городку.
— В столице ему все равно будет лучше, — прошептала она.
В столице они приехали в меблированные комнаты, и на следующий день донье Фаустине пришла в голову мысль наняться в ближайшую комисариа надзирательницей. Ее телосложение, а также то, как она сообщила лейтенанту, что никого не боится, произвели впечатление на тех, кто с нею беседовал, и после разных экзаменов ее приняли на службу.
— Вот увидишь, — сказала она Карлоте, вернувшись в тот же вечер в приподнятом настроении. — Отныне нам не о чем беспокоиться. Нам ничто не повредит. У нас новые имена. Мы новые люди. Главное для нас — только Хесус Мария.
А пансион в тот момент уже весь кишел полицией. Известие о каймане, на реальности которого Хосе в своем упрямстве настаивал, сначала через Элену, а затем и через весь рынок достигло полицейских и снова возбудило любопытство. Когда обнаружили, что в тайном водоеме обитает не один зверь, а пара, полиция начала обыскивать участок тщательнее. Но даже теперь никто по-настоящему не верил, что в исчезновении десятков младенцев за последние два-три года виновны донья Фаустина и ее сестра, — однако, проверить не мешало.
В темном углу прачечной, под одной из ванн полицейские нашли узел окровавленного тряпья, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вне всякого сомнения одежкой младенца. Затем обнаружили и другие похожие лоскуты — ими затыкали щели там, где были разбиты стекла.
— Должно быть, это Хесуса Марии, — говорила верная Элена. — Сеньора вернется через день-другой и сама вам скажет.
Полиция только ухмылялась. Приехал хефе, осмотрел прачечную.
— А она не дура, — с восхищением промолвил он. — Все здесь делала, а те… — он ткнул рукой в сторону сада, — …довершали остальное.
Мало-помалу все истории, ходившие по округе, слились в единую массу свидетельств: сомнений в виновности доньи Фаустины больше не оставалось, а вот отыскать ее — дело совершенно другое. Некоторое время газеты только об этом и писали. По целым страницам расползались негодующие статьи, и везде требование было одним, читатели должны быть бдительны и найти этих двух чудовищных женщин. Но оказалось, что ни одного их портрета нигде нет.
Донья Фаустина видела газеты, читала статьи и пожимала плечами.
— Все это случилось очень давно, — говорила она. — Сейчас это уже не важно. А если и важно, то им меня все равно не поймать. У меня для этого слишком много силы.
Газеты вскоре стали писать о других вещах.
Тихо прошли пятнадцать лет. Хесусу Марии, который для своих лет был необычайно сообразителен и силен, предложили должность прислуги в доме начальника полиции. Тот приглядывал за мальчиком и его матерью несколько лет, и паренек ему нравился. Для доньи Фаустины настал час торжества.
— Я знаю, что ты станешь великим человеком, — сказала она Хесусу Марии, — и никогда не принесешь нам бесчестья.
Однако именно бесчестье, он, в конечном итоге, принес, и донья Фаустина была безутешна.
Через три года прислуживать ему наскучило, и он пошел в армию, взяв рекомендательное письмо своего хозяина его близкому другу — некоему полковнику, который проследил, чтобы в казармах к Хесусу Марии относились учтиво. У него все шло хорошо: его постоянно повышали в чинах, поэтому к двадцати пяти годам он уже сам стал полковником. Следует отметить, что звание полковника в мексиканской армии — не такое уж большое достижение и не обязательно свидетельство исключительных заслуг. Как бы там ни было, мало сомнений в том, что военная карьера Хесуса Марии развивалась бы по нарастающей, не окажись он в Закатекасе в то время, когда Фермин Фигейроа и его банда совершали набеги на окрестные деревни. Начальство оказало ему еще одну любезность: его поставили во главе карательной экспедиции против Фигейроа. Хесус Мария все же был небесталанен, поскольку на третий же день ему удалось захватить вожака бандитов в плен вместе с тридцатью шестью его людьми.
Никто толком не знает, что произошло в горной деревушке, где банду поймали, кроме того, что Фигейроа и его головорезов связали и бросили в загон для овец перед тем, как расстрелять, и когда несколько часов спустя капрал и шесть солдат прибыли на место, чтобы привести казнь в исполнение, загон был пуст. Утверждали даже — после того, как Хесуса Марию лишили звания, — что один пастух видел, как он вошел в загон средь бела дня, когда все спали в полуденной жаре, распутал веревки, которыми был связан Фигейроа, а потом отдал ему свой нож, после чего повернулся и ушел. Рассказу пастуха поверили немногие: полковники так не поступают. Но все равно мнение было единым: непростительная беспечность, он целиком и полностью виновен в том, что тридцать семь бандитов живы, сбежали и продолжают свои бесчинства.
Вернувшись вечером в столичные казармы, Хесус Мария стоял один в уборной и рассматривал себя в засиженном мухами зеркале. Он начал медленно улыбаться, наблюдая за движениями лицевых мускулов. «Нет», — произнес он и попробовал еще раз. Он раскрыл глаза пошире и улыбнулся изо всех сил. Лицо того человека выглядело примерно так же; точно уловить его выражение никогда бы не удалось, но он будет пытаться снова и снова: ведь вспоминая то мгновение, он был счастлив — единственный раз, когда он точно знал, каково это — иметь силу.
(1949)
Наследник
перевод К. Лебедевой
Средь бела дня, полеживая на циновке, Али чихнул. Курица дремавшая рядом, заквохтала, выскочила из комнаты на кружок голой пыльной земли под смоковницей и устроилась там. Али какое-то время прислушивался к далекому прерывистому грому в горах к югу от города; затем, решив, что до темноты уснуть не удастся, поднялся.
