Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
— Правильно!
— Принимается…
— Благодарю, граждане, за доверие! — выкрикнул Терентий и сел на скамейку, приятно взволнованный.
Потом говорили ещё о помещении для правления артели, о заготовке рогов, о ценах на выработанные изделия. Собрание кончилось, но расходиться люди не спешили. Даже Николай Копытин, которому никакого дела не было до роговщиков, и тот, позабыв о больной Дарье, задержался, чтобы поговорить с Терентием и Афоней Додоновым.
— Наше вам почтение, прошу ко мне пожаловать, посмотреть, как я живу. До запани тут рукой подать, верстушки две, — обратился Копытин к Терентию и Афанасию.
— Я непрочь сходить, — сказал Додонов, — только немного задержусь, потолкую с председателем артели в тогда пойдём.
— Твои гости! — согласился Терентий. — Чем угощать будешь?..
— Самогонки, конечно, нету, а рыбы наварю хоть ведро. Чай-сахар, всё есть.
О том, что он ходил за фельдшером для прихворнувшей Дарьи, Копытин умолчал. «Подумаешь, стоит ли о таком пустяке заикаться. Может быть ей полегчало, разве такую колоду болезнь свернёт?..». Успокоив себя, Николай остался ждать своих старых дружков-приятелей…
XX
Между тем Дарьина болезнь не на шутку требовала медицинского вмешательства, и хорошо, что фельдшер не замедлил прийти.
Дарья лежала на соломенной постели под холщовой постилкой, стонала и хваталась руками за больной живот.
— На что жалуешься? — спросил фельдшер, садясь на табуретку возле больной Дарьи и подсовывая ей термометр. Дарья перестала стонать, доверчиво посмотрела на лекаря и, превозмогая боль и охватившую сё слабость, проговорила:
— Я-то? В жизни ни на кого не жаловалась.
— Я о болезни спрашиваю.
— О болезни? Тогда, брюхо вот сутки ноет, и всё тело будто разваливается, и пот, и озноб, и судорога в ногах…
— Плохо дело. Плохо.
У Дарьи показались на глазах слёзы.
— Умру?
— Когда-нибудь. А сейчас не позволю, — уверенно сказал фельдшер. Походил по полу взад-вперёд. Посмотрел на часы, затем достал из-под Дарьиной окутки термометр, покачал головой.
— Тридцать восемь и семь десятых!.. Это много. Так, так, голубушка. С чего же ты почувствовала боль?
— Да вот так, ни с того ни с этого…
— Чего кушала до болезни?
— Хлеб ела, чай пила, ещё обабки, подосиноватики варёные ела.
— Ах, вот оно что! Явное отравление грибами, — быстро сообразил фельдшер. — Хорошо, что послала муженька за мной, а то бывают и смертельные случаи. С этим не шутят.
Фельдшер порылся в парусиновой сумке. Достал две склянки. Из одной налил себе спирту, в другой развёл обстоятельную дозу английской соли для больной. Выпили. Фельдшер закусил хлебной коркой, лицо его ярко зарумянилось. Дарья подумала: «Поди-ка самое-то здоровое лекарство в себя вылил…». Подумала, но не сказала, чтобы не обидеть человека.
— Ну, вот. Теперь полегчает тебе, как положено быть. Сутки ничего не ешь. Нужно ещё кое-какое лекарство, но у нас в больнице этого лекарства нет. Я тебе выпишу рецепт, а за лекарством придётся тебе сгонять своего супруга в Кадников в уездную больницу.
— Он хоть на край света для меня сходит за живой водой. Пиши, доктор, пиши…
Ни у Дарьи в сторожке на отшибе от людского жилья, ни у фельдшера в его сумке не нашлось даже маленького клочка бумажки для рецепта. Но выпитый стакан спирта, видимо, способствовал находчивости бывалого лекаря. Красным цветным карандашом, неразборчивой латынью, он написал рецепт… на дверях и сказал:
— Вот, гражданка Копытина, тут всё ясно: какое лекарство и сколько ложек в день через каждые четыре часа. Пусть этот рецепт твой муж попросит кого-нибудь переписать на бумажку, а с бумажкой той сам сбегает в уезд. Мне некогда тут прохлаждаться. Счастливо здороветь… Да впредь, чтобы самой не болеть и меня не тревожить, грибы, прежде чем варить, надобно хорошенько кипятить, иначе в плохо проваренных грибах сохраняются смертельные микробы…
— Ну их к чорту, отроду больше в рот поганых не возьму. Спасибо, доктор, за добрый совет, спасибо.
Успокоенная Дарья повернулась на бок, а фельдшер тихо вышел, осторожно закрыв за собой дверь с написанным на ней рецептом и витиеватым росчерком собственной фамилии — Пепелов…
В сумерки, когда пришли Николай Копытин и его гости Чеботарёв и Додонов, Дарья куда-то бегала, проклинала обабки с микробами и снова совалась в постель. Не слушая, о чём говорит муж с приятелями, и перебивая их разговор, она верещала:
— Беда-то какая, беда-то какая! Доктор намерял во мне более ста градусов жару: семь, говорит, десятков, да ещё тридцать восемь прибавил. Умерла бы, если бы не он. А ты, проклятущий, ушёл, будто в воду канул… Ой, ой, все кишочки выворотит… Окаянный муженёк, вот как ты обо мне пекёшься. Доктор пришёл, а тебя хоть с собаками ищи…
— Не во-время, Николаша, пригласил ты нас. Что же не сказал о несчастье с женой?.. — заметил Додонов, бегло осматривая жилище супругов Копытиных, хотя осматривать особенно было нечего: стол, пустые лавки, шкафик с посудой, с самоварам, под полатями одежонка. Отсутствие икон в углу показывало, что Копытин и его супруга в бога не верят.
— Не велико несчастье, отлежится, — махнул рукой Копытин в сторону больной жены и ухватился за самовар.
— Вам чаю, или уху сварить?
— Ни того, ни другого. Мы сыты. О Дарье вот побеспокойся, — посоветовал Терентий. — Фельдшер-то что сказал?
— А вот читайте, на дверях записку оставил… бумага ему под руку не подвернулась… — со стоном проговорила Дарья.
Афанасий и Терентий сдержанно улыбнулись. Хотели разобрать написанное на дверях, но не поняли ничего. Дарья пояснила:
— Тут про болезнь и какое мне средство надобно — всё прописано. Велел он на бумажку переписать и сходить в Кадников за лекарством…
— Ну и бюрократ! Ужели у него клочка бумажки не нашлось? Да кто же может переписать, кто же может его почерк и подпись с двери на бумагу перенести? — возмущался Афанасий, а Терентий даже попытался что-то скопировать себе в записную книжку, но ничего путного не получилось.
— Не иначе — выпивши был, — догадался он, почуяв в избе запах спирта. — Не волнуйся, Дарья, я его, мерзавца, завтра ранёшенько сюда направлю. Пусть по-настоящему, без издевательства даст рецепт, что и как, а то я его в газете пропесочу. Не возрадуется… Ну и мерзавец!..
Время было позднее. День незаметно кончался. Сгустились потёмки. Чеботарёв с Додоновым не засиделись. Чтобы не идти пешими
