Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Время было летнее. Августовский день в разгаре. От Устья-Кубинского тянулись подводы. На скрипучих телегах везли раскрашенные веялки, плуги и сортировки. По сторонам пыльной дороги в ржаных полях появились первые суслоны. Медовый запах дикого клевера, приятно щекотал ноздри. Копытин широко и быстро шагал, держа за петельку поношенный пиджак, закинутый на спину. Иногда Николай останавливался и, прикрывая ладонью глаза от солнца, всматривался в дальние, синеющие в летнем мареве лесные просторы и вспоминал те места, где ему приходилось бывать в германскую и гражданскую войны. И, любуясь на окрестности, он думал, что нигде нет краше здешних приозёрных мест.
«Так наверно бывает с каждым, — рассуждал сам с собою Копытин. — Украинцу люба хлебородная степь; помору и в Ледовитом океане хорошо кажется; а нашему брату-вологжанину подай всё — поле, и лес, и речку сплавную, и покосы такие, каких нигде нет…».
По пути догнал он знакомых, шедших за возами, мужиков: двоих из Телицына, одного из Бакрылова. Слово за слово разговорились.
— Ныне не в пастухах, Николаша?
— Нет, сторожем на сплаве.
— Добро, добро, работка — не бей лежачего.
— Сторож, известное дело: гляди в оба. Днём спи, а ночью с дробовиком по берегу похаживай, да поглядывай, чтоб над плотами и снастями кто не подшутил…
— Женился, говорят?
— Да, нынче весной…
— Ребятишек, поди-ка, наплодишь под старость?
— А либо и нет. Дарья что-то неплодовита стала. И прихворнула малость.
— Поправится. Баба что-те колода: знаем ведь её. А не боишься, если Вася Росоха из тюрьмы выйдет, да тебе за Дарью голову свернёт?
— Кто кому свернёт. У нас с ней дело полюбовное. В загсе расписано честь честью.
Попутчики поехали своей дорогой, вздымая за собой облако пыли. Копытин свернул по тропке, перемахнул через изгородь и, не оборачиваясь, пошёл прямиком перелесками в Филисово.
— Что там за собрание, надо послушать. До фельдшера успею… — сообразил Николай. За последние два-три года Копытин очень пристрастился к общественной жизни. Надо — не надо, он любил посещать собрания сплавщиков, деревенские сходки, сзываемые приходившими из волости, а иногда и из уезда активистами.
В Филисове он бывал нередко. Здесь много кустарей — роговщиков и кружевниц. Сельский совет, читальня, паровая мельница и кооператив.
В тот августовский день, под вечер, собралось в Филисове человек триста кустарей, работавших всё ещё по старинке на частных перекупщиков. Собрание проводилось на улице, возле большого крашеного дома, под старыми черёмухами. В президиуме, за длинным столом председательствовал Пилатов — секретарь волостной партийной организации; справа, рядом с ним, уткнувшись в бумаги, сидя на табуретке, писал протокол Терентий; слева от Пилатова, положа перед собой обе руки на стол, восседал, хмурый и мрачный, скупщик роговых изделий Параничев. По тому, что скупщик был «не в духе», а Терентий писал и писал, не разгибаясь, Копытин понял и пожалел о том, что он пришёл не к началу собрания. Опираясь на угол столешницы, о чём-то докладывал инструктор Артельсоюза, стародавний приятель Копытина — Афанасий Додонов. Говорил он, понятно, об артельных делах, но Копытин досадовал, когда в его простой, без запинки, речи прорывались чьи-то чужие слова — результаты, экспонаты, экскурсанты, эквиваленты…
Додонов выступал по второму вопросу повестки дня — об отправке на Всесоюзную выставку лучших изделий, сработанных местными роговщиками, и о выделении одного делегата-экскурсанта в Москву на выставку за счёт волостного исполкома.
— Вишь, чорт, какие словечки подпускает! — возмутился Копытин, слушая Афанасия. — Наверно меня приметил, так старается пофорсить языком, дескать я-ста, мы-ста, так и быста!.. Шельмец, навострил язык-то!..
Легонько толкнув в бок соседа, Копытин тихо спросил:
— О чём разговор-то?
— А надо пораньше приходить. В артельные кустари большинство наших записалось. Тех, кто на сплаве работает, наше дело не касается. Ты тут не имеешь голоса…
— Мне добро и без голоса. Я из любопытства, — виновато признался Николай и отвернулся от грубоватого соседа.
А Додонов, — откуда у него взялось такое красноречие! — говорил и говорил без конца. И все слушали внимательно, а Чеботарёв едва успевал записывать.
— Во-первых, граждане, не беда, что в артель пока вступило двести с чем-то мастеров, остальные в скором времени вступят, следуя вашему примеру. Артелью, говорят, города берут; артелью и частников в щель загоните. И впредь такого греха не случится, чтобы на вашем собрании в президиуме скупщик-кулак сидел рядом с представителем власти и партии…
— Я это недомыслие исправлю, — сказал хмурый Параничев. Крякнув, он поднялся с места и вышел из-за стола.
Вслед ему голоса:
— Да сиди, места не просидишь…
— Мы тебя выбирали… сиди!..
— Да ладно, без богачей обойдёмся! Пусть катится.
Пилатов постучал кулаком по столешнице.
— Собрание продолжается. Тихо, граждане!..
И снова в тишине, под жужжание пчёл, летавших за изгородью над грядами огурцов, послышалась, на зависть Копытину, плавная и вразумительная речь бывшего зимогора Афоньки Додона:
— Что касается отправки экспонатов на выставку, то я, ознакомившись с изделиями некоторых кустарей, рекомендую собрать и направить в Москву напоказ всей республике роговые вешалки и подсвечники работы Василия Чакина, письменный художественный прибор, состоящий из трёхсот частей, работы Михаила Кочнева, лучшие роговые трости и портсигары мастера Молодцова; аптекарские принадлежности выбрать из работ елюнинских и бунарёвских кустарей… Заранее скажу: кое-кто за своё искусство премию отхватит.
Когда стали выбирать делегата-экскурсанта на выставку, было названо три кандидатуры:
— Николая Мещанинова!
— Землемера Кондакова!
— Селькора-избача Чеботарёва!
Стали обсуждать. Первых двух сразу же отверг Пилатов. Вытряхнув из трубки табачную золу под стол на лужайку, он сказал:
— Прежде чем голосовать, хочу внести ясность, — за кого голосовать. Мещанинов — церковный староста, а мы не за свечками и не за иконами посылаем экскурсанта в Москву, а затем, чтобы съездил, посмотрел и рассказал обществу обо всём хорошем, что увидит. Мещанинов не подходит. Землемера Кондакова? Этот всё-таки, как-никак, бывший офицер царской армии и, к слову сказать, нерасторопен в своих делах. Кандидатура селькора-избача наиболее подходяща. Этот товарищ хорошо поставил у нас культпросветработу, пишет в газеты, изживает недостатки, борется за новую советскую деревню. И если товарищу Чеботарёву придётся в Москве слово сказать, он не осрамит ни себя, ни наше общество. Вот его кандидатуру я очень поддерживаю.
В предчувствии, что изберут именно его, Терентий Чеботарёв не мог спокойно сидеть! В Москву! Как бы это хорошо было! Сердце России. Там Ленин. Туда съезжаются люди со всего света. Побывать в Москве — лучшего желать нечего… Стали подсчитывать голоса. Терентий, не поднимая глаз, держал наготове ручку с пером, чтобы отметить в протоколе.
— За Мещанинова тринадцать голосов, — сказал Додонов.
— За Кондакова восемнадцать!..
— За Чеботарёва явное большинство! Товарищи, стоит ли подсчитывать? — спросил Пилатов. — Таким образом
