Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Благо выдалось затишье, Драган обежал весь дом, на диво целехонький, разве что без дверей и окон. Распорядился он тотчас же направить две группы бойцов, по шесть человек в каждой, на третий этаж и на чердак, чтобы там разобрать кирпичный простенок и вдосталь наготовить камня и балок для сброса — на случай, если фашисты подступят вплотную. Позаботился он и о тяжелораненых: отвел для них глубокий подвал с бетонным сводом, где сразу же захлопотала санитарка Любаша Назаренко. А свой командный пункт разместил он в полуподвальчике с узенькими удобными оконцами, и здесь же установил станковый пулемет, который, однако, должен был молчать до самой решающей минуты: ведь осталась всего-навсего одна патронная лента — запас неприкосновенный!.. Кроме того, сюда, в полуподвальчик, снесли мешок обгоревшей ржи, и отныне сам командир раздавал в день на человека по три горстки мелкого и твердого, как дробь, зерна.
Этот-то угловой дом на перекрестке и стал последним рубежом обороны гвардейцев.
Три дня и три ночи отбивались сорок бойцов-героев от наседавших гитлеровцев, а на четвертые сутки насчитал Драган в живых девятнадцать бойцов. К той поре и зерно кончилось, и патронов и гранат стало в самый обрез. Уже метали гвардейцы в фашистов камни, уже сбрасывали на их головы тяжеленные балки. И радовался Прохор, слыша звяканье пробитых касок, но и досадовал он на Драгана: ну, на кой ляд командир бережет пулеметную ленту, когда можно в упор расстреливать фашистскую нечисть?..
К вечеру все атаки были отбиты. Повсюду, куда ни глянь, проступали из мглы, сквозь оседающую кирпичную пыль, вражеские трупы. Однако и гвардейцев осталось в живых всего десять человек. Еще одна атака — и участь их будет решена. Но ни ночью, ни даже утром, на пятый день, атаки не возобновились. Похоже было, что фашисты хотят измором взять защитников дома. Прохор видел, как они вылезали из укрытий и, явно дразня, прохаживались по завалам щебня.
— Хлопцы! — обратился Драган к верным своим содружинникам. — А ведь та поганая вражина, поди-ка, думает, что мы всякую борьбу прекратили. Враг небось и главные силы перебросил на другой участок, а на нас рукой махнул. Только раненько хоронит он гвардейцев! Еще держат наши руки оружие, еще видят наши очи злыдней заклятых. Значит, нечего нам, хлопцы, отсиживаться без дела, а треба отвлечь на себя побольше фашистских сил.
— Добрые слова, — одобрил связной Кожушко, и все согласно кивнули головами, тяжелыми от кровавых повязок. — Только нема у нас патронов, а гранат — раз-два, и обчелся. Как же нам подманить к себе фашистов?
И Драган ответил с хитрой прищуркой:
— Есть у меня думка, хлопцы! Ждут, поди-ка, фрицы, что мы белый флаг выбросим и в ножки им поклонимся. А мы поднимем наш гордый советский красный флаг и с ним пойдем в последний решительный бой!
— Дельная придумка, — одобрил рядовой Заквашин, и опять все кивнули согласно. — Но где же мы материю сыщем на флаг?
Закряхтели бойцы, стали скрести затылки. Вдруг видят: ползет к ним из темного угла подвала раненый боец Устинов, а в руках держит свою кровавую рубаху.
— Вот вам, ребятушки-солдатушки, — хрипит, — и знамя боевое! Всю-то кровь мою оно вобрало. Так что теперь и помирать можно.
Драган сейчас же приказал поднять красный стяг над домом.
Это был дерзкий вызов. Разъяренные фашисты построились цепью и всплошную пошли на храбрецов-смертников: верно, порешили их взять живьем… И тогда заложил Драган последнюю ленту в станковый пулемет, что давненько бездействовал в полуподвальчике, и всадил все двести пятьдесят патронов в фашистов, многих положил пластом, а кто уцелел — кинулся к своим норам-укрытиям…
До самого вечера длилось затишье на перекрестке. Но недобрым оно казалось Прохору. Как припал он черной щекой к истертой добела подушечке лицевого упора, так больше не отрывался от своей бронебойки. Чуяло солдатское сердце: подтянет враг танки, обрушится уже стальной лавиной!
Прохор не обманулся в своем ожидании. Из-за дальних домов вырвался и забился в ушах прерывистый металлический гул, а затем и острое лязганье резануло по перепонкам. Танки и слева и справа наползали сплошняком; они медленно и чутко, по-звериному, поводили хоботами орудий, точно принюхивались к притаенному дому-крепости. И эта осторожность бесила Прохора. Ведь у него было всего два бронебойных патрона, и он хотел, чтобы танки подошли поближе, когда стрелять можно будет наверняка. Но машины замерли в отдалении; их орудийные стволы уже глазасто, твердо, безжалостно уставились на дом с красным стягом.
— Ага, струсили, сволочи! — выругался Прохор и для острастки выпустил один за другим два патрона. — А теперь, — сказал он и погладил бронебойку, — теперь нам с тобой и помирать можно.
— Помереть всегда успеем, — отозвался командир Драган. — Надо прежде дело доделать.
И уложил он в полевую сумку партийные и комсомольские билеты погибших и тех, кто готовился к смерти, убрал туда же все уцелевшие документы батальона, и упрятал этот клад в яму-долбленку, в углу полуподвальчика. А связной Кожушко успел нацарапать ножом на кирпичной стене последнее донесение: «Здесь сражались за Родину и погибли гвардейцы Родимцева!»
— Добре, — сказал командир Драган. — Теперь давайте, хлопцы, прощаться.
И все стали подходить друг к другу и по-мужски сурово и неловко обниматься да по спине потихоньку, чтобы раны не растревожить, похлопывать; а в глазах уже вскипала непрошеная слеза…
Смерть, однако, все еще медлила, куражилась; она каркала через рупор надрывно, по-вороньи: «Рус, сдавайся, все равно помрешь!» Только где ж ей было знать, что гвардия умирает, но не сдается?.. И тогда, озлобясь, взревев сразу десятками орудийных глоток, она обрушилась огненным смерчем на непокорных.
…Прохор очнулся в удушливой, пылью забитой мгле. На грудь его навалился такой увесистый камень, что и не вздохнешь; а когда попытался он сдвинуть нечаянно-негаданное надгробье, все тело пронзила адская боль. Застонал Прохор — да, видать, к добру! Отозвалась могильная тьма людскими стонами, кашлем, чиханьем.
— Живы, братцы? — окликнул Прохор, пересиливая боль.
— Все вроде бы живы, — громыхнул вблизи командирский голос. — И треба нам вылезать из этой чертовой могилы!
Началась осатанелая работа. Гвардейцы ворочали камни, откапывали тех, кто был засыпан щебнем или притиснут рухнувшей потолочной балкой. Не знали они роздыха в работе, хотя и горели раны, а тело обливалось холодным потом. Каждый понимал: коли не поспешишь сейчас — задохнешься в душном каменном склепе.
Особенно распалился Прохор. После того как подползший Кожушко сдвинул с его груди тяжелый камень, ощутил он прежнюю природную живучесть. Стал он растаскивать всю кирпичную заваль перед собой и отшвыривать ее налево и направо.
