Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
— А ты не знаешь, что у нас совещание? — напустился на нее Кроханов. — И нечего мне с ним… Я его в глазах видеть не хочу!
— Но он как раз по этому вопросу.
Кроханов растерянно покосил туда-сюда, как бы испрашивая совета. Ему никак не хотелось встречаться с Балатьевым в этом дурацком положении, но и злить его, отказав в приеме, счел неразумным. Балатьев, безусловно, доложит обо всем, что случилось, либо наркому, либо начальнику главка, так лучше, если он сделает это не обозленный.
— Пусти, — снизошел он.
Светлана открыла дверь в приемную и со смешинкой в голосе объявила:
— Вас просят, Николай Сергеевич.
Отвесив общий поклон, Балатьев непринужденно сел и без лишних слов сказал:
— Я берусь выплавить вашего козла.
— Побойтесь бога! — вырвалось у самого доброжелательного из всех, кто здесь находился, — у Акима Ивановича.
— Эка невидаль — выплавить! — не теряя достоинства, молвил Кроханов. — Мы сами с усами. Выплавим как-нибудь. Вот разлить плавку с таким перегрузом, что будет…
Балатьев поднял руку, словно давал клятвенное обещание.
— Перегруза не будет.
— Это как же так — не будет? — Кроханов усиленно заморгал. Он все еще пыжился, и перед Балатьевым, и перед остальными, доказывая, что диплом ему дали не зря. — Ты откуда углерода наберешь? Из воздуха?
— Учтите, Николай Сергеевич, плавку мы зарудили, так что там углерода — ноль целых хрен десятых, — честно предупредил Дранников.
— Ничего, я методом диффузионного раскисления ее возьму.
— Ах, диффузионного! — Кроханов сделал вид, будто знает, что это такое, остальные тоже подхватили игру в понятливость, и только Чечулин попросил разъяснить, в чем состоит сущность метода.
Балатьев отказался сделать это под предлогом, что показать проще, чем растолковать. Пока Кроханов глубокомысленно тер висок, Славянинов, человек с практической хваткой, решил, что терять им нечего, и по-деловому осведомился:
— Что вам для этого нужно, Николай Сергеевич?
— Побыстрее сделайте свод и завезите тонн десять кокса. На заводском складе его в избытке.
— И только?
— Только.
Все взгляды сосредоточились на Балатьеве, но ни один не осветился догадкой.
Предложение Балатьева показалось Кроханову подозрительным. Он усмотрел в нем желание утереть всем нос, и ничего больше. Вот бы дознаться, что это за штуковина — диффузионное раскисление. Но куда там! Голыми руками Балатьева не взять, теперь он вольный казак. Ишь как изловчился, когда Чечулин закинул удочку насчет разъяснения!
Мало-помалу уверенность Балатьева все же передалась Кроханову, и он решил сдаться. Лучше ходить посрамленным, чем сидеть в тюряге. Но как подступиться к нему и с чего начать, чтобы не очень унизить себя?
Его опередил Славянинов:
— Надо как-то узаконить на это время, Николай Сергеевич, ваше положение на заводе. Не даром же вы будете работать.
— Выпишите премию за экономию по бризу, — подсказал Балатьев.
Такой выход из положения не пришелся по вкусу начальству. Никаких обязательств Балатьев не брал, никакой ответственности не нес. Наступила тягостная пауза. Только слышно было, как натужно посапывал Аким Иванович, недовольный тем, что чудом выбравшийся из петли Балатьев опять сует в нее свою башку, да еще доброхотно.
— Я вас понял, — как будто со стороны врезался в молчание глухой голос Балатьева. — Вы хотите, чтобы я нес юридическую ответственность за ликвидацию вами содеянной аварии. Не так ли?
Ни слова в ответ. Только откровенно хмыкнул Аким Иванович, вознадеявшийся, что Балатьев должным образом оценил происходящее и дает задний ход.
А тот:
— Ладно, согласен. Только отправьте телеграмму наркому: «Прошу… просим задержать товарища Балатьева для ликвидации аварии, происшедшей в его отсутствие». И две подписи: директора и главного инженера.
— Достаточно одной моей, — пробасил Кроханов, бодро закинув голову: он несказанно обрадовался тому, что теперь, похоже, директорское кресло не подломится под ним.
— Недостаточно, Андриан Прокофьевич. Она мало чего стоит.
…Вечером за совместным ужином разразилась первая семейная ссора. Единым фронтом на Николая напали тесть и теща. Каждый в отдельности и вместе они убеждали его, что нелепо, глупо, выбравшись из трясины, лезть в нее снова, что его желание спасти тех, кто столько напакостил ему, свидетельствует об отсутствии самолюбия и гордости, качеств, за которые его особенно ценили, что недостаточно думать только об удовлетворении собственного тщеславия, что теперь он женат и обязан думать еще и о Светлане.
Светлана ожидала, что Николай станет возражать, защищаться, возможно, даже наговорит резкостей, но, когда нападавшая сторона выдохлась, он не проронил ни звука и только грустно смотрел куда-то в сторону, как человек непонятый, оскорбленный в лучших своих чувствах.
Ей стало жаль мужа и досадно за родителей. Как могло случиться, что эти беззаветно служившие своему делу люди проявили чисто обывательский практицизм, когда гражданский поступок зятя стал угрожать благополучию дочери? Что может подумать Николай о них, да и о ней? Рубанет сплеча что-нибудь о мещанском мировоззрении — и умоешься.
Не часто приходилось ей спорить с родителями по той простой причине, что до сих пор почти не расходилась с ним во взглядах, а сейчас все ее существо восстало против них. Человек идет на риск, чтобы выручить коллектив и этого завода, и оборонного, и никто не имеет права удерживать его, а тем более укорять и высмеивать. Она подошла к Николаю, стала за его спиной, оперлась о плечо, давая понять, что солидарна с ним, и по-домашнему тихо проговорила:
— Вы, дорогие мои, почему-то забыли о самом существенном: о фронте, о его нужде в боеприпасах. Если Коля не пустит печь, она, быть может, простоит полгода. Вот этого надо опасаться больше всего.
18
Хотя формальных прав распоряжаться у Балатьева не было никаких — были только обязанности да ответственность, без всякого понуждения взятые на себя, — в цехе все охотно подчинялись ему: безотказно действовал его авторитет, особенно после того как рискнул приняться за дело, к которому никто не знал, с какой стороны подступиться. Даже Дранников без возражений принял прежний распорядок — дежурить по сменам наряду с Акимом Ивановичем и Суровым. Пока делали новый свод и разогревали печь, Балатьев работой себя не обременял, в цехе безвыходно не торчал, только наведывался туда несколько раз на дню. Это давало возможность нормально спать ночью и лишний часок прихватывать утром.
Используя свое влияние среди аппарата заводоуправления, Балатьев заставил бриз выплатить Сурову пятнадцать тысяч рублей за предложение обжигать стружку. Это подняло цену мастера в глазах окружающих и окрылило его самого. Он стал держаться свободно, независимо. Принимая смену у Дранникова, не стеснялся предъявлять ему справедливые претензии и даже заносил их в цеховой журнал, о чем раньше и помыслить не мог.
