Ефим Пермитин - Три поколения
Но в следующую секунду соболь мелькнул в сухобыльнике темной спинкой и, извиваясь, как синяя лента, исчез на другой стороне увала.
— Ушел!.. — прошептал Вавилка.
И уже точно сон выглядело все происшедшее минуту назад.
«Хитрит… Здесь где-нибудь, — готовый просидеть до вечера, пытался успокоить себя охотник. Но его уже трясло и бросало в холодный пот. — А что, если ушел совсем?»
От визга собаки Вавилка вздрогнул.
Амоскин Тузик стоял рядом с ним и дружелюбно вертел хвостом.
Затылком ложа Вавилка ударил щенка в бок. С пронзительным лаем Тузик кинулся прочь.
Вавилка поднялся и, пошатываясь на затекших ногах, пошел за убежавшей собакой.
Вскоре он услышал лай Пестри и вслед за ним выстрел. На полянке Митя поднимал убитую белку. Рядом стоял Амоска.
— Собаку задержи! — крикнул Вавилка.
И только когда Амоска схватил Пестрю, успокоился.
По взволнованному, бледному лицу Вавилки Митя и Амоска поняли, что с ним случилось что-то серьезное.
— Давай собаку скорей!
— В чем дело? — спросил Митя.
Вавилка взял Пестрю на опояску и молча пошел.
Амоска шепнул:
— Сон-то, должно, в руку. Молонья расшиби, если не на медведя лохмач наткнулся! Тузик, как дикий, прибежал оттуда и вот лает, вот лает, а у самого хвост промежду ног… как прикипел, не отдерешь…
Но Вавилка неожиданно повернул обратно:
— Где Зотик с Терькой?
— А мы их пасем, что ли! — дерзко ответил Амоска, разозленный странным поведением Вавилки. — Ты чего это, брат, чужую собаку заграбастал и молчишь, как пенек?
— Может, слышали, где лаял Бойка?
Словно в ответ, в противоположной стороне пади отчетливо зазвенел, ломко отдаваясь в горах, собачий лай.
Вавилка кинулся на голос:
— Бегите за мной!
Митя, Амоска и Тузик с трудом поспевали за ним.
— Что-то подковырнуло лохматого? — недоумевал Амоска.
Митя тоже начал волноваться.
Вавилка остановился и закричал:
— Зо-тик! Терька-а!..
Издалека послышался топот бегущих.
— Со-ба-ку… Собаку задержи!
Бойка выкатился из чащи и подбежал к Пестре. Вавилка схватил его и, не выпуская из рук, опустился на землю.
— Задохнулся! — сознался он Мите и Амоске.
Подошли Зотик с Терькой и, опираясь на берданки, остановились.
— Что у вас тут стряслось? — спросил Зотик.
Вавилка махнул рукой в сторону белка и сказал всего только одно слово:
— Соболь.
Ноги у ребят дрогнули в коленках.
— Тузика на опояску! — решительно командовал оправившийся от усталости Вавилка. — Одну собаку на горячий след наведу, другую наперерез пустим…
Митя и Терька побежали за Вавилкой, на бегу меняя патроны.
— Ровно бы что подкатилось к сердцу, — показывая в улыбке зубы, стараясь не отставать от Мити, сказал Терька.
Пестря рвался из рук Вавилки. Бойка тянул Зотика, высунув язык, и хрипел, натягивая сворку.
У тетеревиных перьев на окровавленной и измятой траве охотники остановились. Почуявшие соболя опытные собаки валили с ног.
— Бросай все лишнее, Зотька, и вы все бросайте!.. Забегай с Бойкой с подветру, к крутикам. От россыпи бы только его отрезать. А ты, Митьша, с Амоской да со своим глупым кобелишкой в открытую идите вон к тем камням. Встаньте, как тычки, на утесе, — на людей он не кинется. Надо его закружить в кедровниках. Ты со мной по горячему следу ударишься, Терьша… Беги же, Зотик, мы ждать будем.
С лица Вавилки катился пот, глаза сверкали. Близость соболя и роль руководителя изменили его тупое, обычно неподвижное лицо.
Чутьистый, злобный Пестря рванул с места. С противоположных россыпей доносилось уже нервное повизгивание Тузика.
Первым «заварил» Бойка. С чудовищной быстротой лай его разрастался, скатываясь в кедровую падь. Пестря еще молчал, но уже скрылся из глаз. Вскоре к серебряному, с подвизгом лаю Бойки с другой стороны примкнул густой, «обваристый» бас Пестри.
— В кольцо берут! — радостно крикнул Вавилка и кинулся вразрез гнавшим зверя «по зрячему» собакам.
Оглянувшись на россыпь, он не увидел на ней ни Мити, ни Амоски, хотя на камнях и виднелось подобие человека.
То удалявшиеся, то нараставшие звуки гона красноречиво рассказывали Вавилке, что собаки «повисли на хвосте» соболя и вот-вот должны или «посадить» его на дерево, или загнать в бурелом.
На одном из поворотов Вавилка столкнулся с Амоской. Далеко позади бежал и Митя. Амоска был без шапки и зипунчика.
Он приостановился и, задыхаясь, сообщил:
— Вместо себя… чучелу… обрядил…
Лай смолк. Но вскоре снова возобновился, сосредоточившись в одном месте.
— Усадили!
Собаки лаяли теперь уже с перерывами.
«Крепко усадили!.. Не напугали бы только, дьяволы!» — Вавилка боялся и Амоски, убежавшего вперед, и Зотика, крадущегося к собакам, и забегавшего позади увала Терьки.
Но в глубине души у Вавилки росла уверенность, что соболю не уйти от двух опытных и сильных собак. Однако, даже и чувствуя растущую с каждым шагом уверенность, Вавилка все же упорно шептал:
— Спугнут, как бог свят, спугнут!.. Уйдет мой соболь!..
Но соболь не ушел.
Уже мертвый, он переходил из рук в руки. Зотик ревниво следил, как встряхивали и гладили ребята убитого им зверя.
Дольше всех держал соболя Амоска. Он щекотал его колючими усиками лица лежавших Вавилки и Мити.
Митя понимал переживаемую Зотиком радость, чувствовал ревность и невольную обиду Вавилки.
— Отличным охотникам, стрелкам и следопытам козлушанской промысловой артели Вавиле Козлову и Зотею Ерневу — ура! — крикнул он.
— Ура-а! — дружно подхватили Терька, Амоска и сам Зотик.
Лежавший все время молча Вавилка смущенно поднялся и почему-то стал перевязывать ремешки обутков.
Глава XLIII
Осень подходила к концу. Летели на юг лебеди. Роняя хрустальные перезвоны, высоко в небе неслись они правильными треугольниками, сверкая на солнце, точно нитки дорогих жемчугов.
Дед Наум вышел из-под навесика, поднял голову и долго отыскивал в небе пролетающих птиц. Но на глаза накатывались слезы. Заслонившись ладонью, он еще настойчивее всматривался в холодную синь небес.
«Неужто совсем износились? — думал Наум Сысоич и упорно, точно желая разубедить себя, старался отыскать лебедей. Но птицы уже пролетели, даже и крика их не было слышно. — На восьмом десятке и обезглазел, а ведь еще прошлую осень пересчитать любой табун мог».
Митя, вернувшийся к избушке (он забыл патроны, заряженные крупной дробью), тоже стоял с поднятой головой.
— Лебедь пошел. Амоска говорит, что снег вот-вот упасть должен, дедушка.
— Пошел… — отвечая каким-то своим мыслям, безучастно отозвался Наум Сысоич.
Митя взял патроны и направился к лесу, а старик все еще стоял задумавшись.
— Митьша! — окликнул мальчика дед Наум.
Митя остановился.
— Скажи-ка Амоске, чтоб не ждал тебя. Поможешь мне старуху срезать.
Не понимая еще, в чем дело, Митя остался. Амоска ушел один.
— Зажился нынче лебедь… На моей памяти ровно и не было того, чтоб в конце октября летел. Зажился, зажился лебедь… — задумчиво повторял Наум Сысоич.
Дед взял топор, пилу и направился к старой, дуплистой, давно облысевшей пихте. Митя шел следом. Долго и тщательно выстукивал Наум Сысоич древнее, толщиной в полтора обхвата дерево.
Дупло в пихте расположено было на высоте груди. Выше и ниже дупла дерево звенело, как металлическое.
— Мальчонком еще я был, покойничек батюшка дупло это расчистил, гниль повырубил, обжег и все капканы хранил в нем. И я, и Трефил, и Нефед тоже хранили. Лет с полсотни назад молоньей голову ей расшибло — облысела, но не сдалась. А вот теперь срезать доведется. Другой поблизости не найдешь. И жалко, а доведется.
Мите очень хотелось спросить деда Наума, зачем ему понадобилось это старое, высохшее на корню дерево, но что-то удерживало его от этого вопроса, и он ждал, что дед скажет ему сам.
— Давай-ка…
Наум Сысоич снял шапку, перекрестился и взялся за пилу. Из-под зубьев полетели янтарно-желтые, смолистые опилки.
— Сколь же крепка была старушка! — сказал дед. — И сотню лет не сгинет эдакая домовина…[37]
Митя вздрогнул.
Пила в руках его тоже вздрогнула, издав тонкий, похожий на детский всхлип, звук.
— Давай-ка еще запалочку. Раз за десять перегрызем старушку.
…Старая пихта с окаменевшими сучьями, почерневшими от времени, стояла, не дрогнув ни одной веточкой.
Митя отбежал в сторону, а пихта все не падала. И его удивляло, что подпиленное со всех сторон дерево все еще стоит, точно хочет в последний раз насмотреться на синие лесные дали.
— Сколь же правильна, прямоствола лесина! Без ветра иль без толчка не упадет. — Наум Сысоич так же, как и Митя, терпеливо ждал падения. — Зажилась, вот и не хочется умирать. Видно, свет-то всем мил…
