Ефим Пермитин - Три поколения
Дед Наум приставил конец длинного пихтового кайка к стволу пихты. Митя помог нажать. Старая пихта пронзительно вскрикнула и медленно стала крениться на здоровый бок.
От падения земля крякнула, прокатившись по ближним и дальним падям громовым раскатом. Облысевшая голова дерева, подпрыгнув, отлетела. Сухие сучья со свистом брызнули в разные стороны.
Перед глазами Мити размахнулась скрываемая деревом даль. «Мудро все-таки устроено в природе: состарилось, умерло, и горизонт стал шире, и подлеску не мешает».
И, словно отвечая на мысли Мити, дед Наум спокойно сказал:
— Смерть, видно, нашего брата не спросит, а придет да скосит, Митенька, чтоб молодяжнику не мешали…
Митя подошел к поверженному дереву. Искривленные, подмятые стволом лапы еще вздрагивали колючими иглами.
Дед Наум поставил пихтовый каек рядом с носком обутка и уже спокойно и деловито, как все, что он делал, измерил высоту своего роста.
Прикинув каек к стволу пихты, Наум Сысоич высек зарубку.
— В самый раз. Давай-ка и шею перегрызем старой…
Пилил Митя точно в забытьи. И в звуках пилы ему слышалось: «В самый раз… в самый раз… в самый раз…»
Глава XLIV
Ночью тайга и горы вздрагивали. Обрывки туч трепались в небе, как разорванные полотнища.
На рассвете ураган утих. Тучи начали густеть, точно наливались свинцовой тяжестью, и опускаться, предвещая первую порошу. Но сначала «забусил» мелкий, как водная пыль, дождичек, потом посыпалась крупа, и следом повалили густые хлопья снега.
Дед Наум подставил лицо и стал бережно растирать пушистые снежинки шершавыми ладонями на глазах.
— Пользительна она, первая-то снежина… Востроту глазу произносит.
Дед долго наблюдал, радуясь бесшумному падению крупных мягких хлопьев. Ни одним звуком не нарушалась утренняя тишина тайги.
— У бога все готово. Вот ураган, вот дождь, а вот и белая рубашка в одночасье…
Молодых охотников Наум Сысоич разбудил, когда снег уже перестал и высоко поднялось, не видимое за толстыми тучами солнце.
Амоска, Зотик, Вавилка, Терька и Митя затеяли возню с собаками. Лай и голоса ребят звонко подхватывались тайгой. Запах снега щекотал ноздри, кружил голову. Ребята бороли собак, бросались снежками, сыпали снег друг другу за воротник.
С порошей характер промысла изменился. Собак решили оставить дома, под присмотром все время перемогавшегося деда Наума.
Терька, заткнув за опояску топор и набив мешок ободранными тушками белок, отправился рубить и настораживать кулемки.
Зотик, Вавилка, Митя и Амоска, нагрузившись капканами, пошли к Шумишихинскому белку;´. Редко встречающиеся следы хорьков, горностаев, колонков и даже белки разочаровали ребят.
— Хоть бы тебе один оследился! — не утерпел Амоска, намекая на следы соболя.
К вечеру капканы расставили по россыпям и кедровникам Шумишихинского белка;´. Вавилка установил капкан и у дуплистого кедра с пчелами.
Домой пришли голодные, мокрые, усталые. Заговорили только после того, как хорошо поужинали пшенной кашей со свиным салом.
А Терьки все еще не было. Ребята начали беспокоиться и хотели было уже отправляться на розыски, но удачливый охотник сам появился на пороге, протягивая пару белоснежных горностаев.
— Впервой, чтоб в тот же день, как насторожил, так и попались! — закричал он с порога. — Иду это я обратно проверять кулемы, глядь — одна спущена. Кедровка, думаю, влопалась… Поднял, а он еще горяченький. Через полсотни сажен и этого вытащил… Зверишка, видать, держится по ключам: весь гнус[38] там — стежек понаплел к вечеру, что твоя паутина…
Голодный, но счастливый Терька даже котелок с кашей отодвинул, рассказывая про установку кулемок и про первую свою добычу.
— Я, братцы, эти кулемки рубить да настораживать мастак. Анемподиста за пояс затыкал. Утром, бывало, смотришь — ни следочка! Но я ученый — знаю: значит, зверь отжировал ночью, до пороши, след-то она и засыпала. Да вот завтра сами увидите.
Успех Терьки и его объяснение, почему так редко встречались звериные следы, подняли настроение у ребят. Всем начинало казаться, что в поставленные капканы, может быть, уже попались и соболи, и горностаи, и хорьки, и колонки.
Легли поздно. Осматривать ловушки решили днем: на рассвете боялись отпугнуть жирующего зверя.
Дед Наум весь вечер молчал. Лежавший рядом с ним Амоска шепнул Мите на ухо:
— От дедыньки, как от каменки, пышет.
Митя забеспокоился:
— Не спите, Наум Сысоич? Уж не заболели ли вы?
Но дед успокоил Митю:
— Это к перемене погоды ломота в кости заходит.
Утром Наум Сысоич не мог подняться с нар. Ребята притихли. Митя беспокоился больше всех и решил остаться с больным.
Наум Сысоич запротестовал:
— Что со мной нянчиться? Иди себе на промысел, а я малинничек распарю, каменку накалю, попарюсь, пропотею и подымусь.
В голосе деда Наума было столько убедительности, что Митя согласился.
Подъем на белόк был испещрен разнообразными следами. Следов было так много и были они так перепутаны, что Митя стал в тупик. Он вопросительно смотрел то на Зотика, то на Вавилку.
— Это непременно соболиный, — указал он на ровную, частую стежку поперек лужайки.
— Угадал! Вот это угадал! — засмеялся Амоска. — Гнус это — мышь по-вашему.
Митя сконфузился. Амоска торжествовал.
— Ну, а это, по-твоему, кто натропил? — приставал Амоска к Мите.
Митя внимательно приглядывался к непонятному следу, бегущему под стволами пихт двойной стежкой, со странными отпечатками трех пальцев на каждой.
— Это, по-моему…
Он не знал, какого ему назвать зверя, чтобы не ошибиться.
— Что, по-твоему? — не отставал Амоска, заранее торжествуя победу.
— Горностай, — решительно сказал Митя.
Вавилка и Зотик улыбнулись. Амоска схватил Митю за опояску и поволок по следу:
— Пойдем проследим твоего горносталя…
Митя повиновался.
— Видишь, вот твой горносталь греб лапками снег и клевал что-то. А вот настоящий горносталь хотел схватить твоего трехпалого горносталя. Видишь? Вот твой горносталь взмахнул крылышками… И дальше следа нет.
Митя увидел на снегу два зубчатых полукруга.
— Рябчик это, — догадался он наконец.
— То-то… А я думал, ты скажешь: копалуха[39].
Острый глаз Амоски отметил прижавшегося на пихтовой ветке рябчика.
— Митенька! Дай мне берданку! — попросил он.
Мите хотелось выстрелить самому, и он внимательно рассматривал ветку за веткой. Рябчик как провалился. От напряжения темные ветки и зеленая хвоя пихты сливались в глазах Мити, шевелились, принимая фантастические формы то рябчика, то тетерева.
Митя огорченно плюнул и подал ружье Амоске. Тот, припав на колено, начал целиться. Вслед за выстрелом в снег мягко шлепнулся краснобровый рябец.
— Вот как по-нашему! — торжествующе сказал Амоска. И вдруг совершенно неожиданно и, как говорится, ни к селу ни к городу добавил: — А ты говоришь, купаться!
«Щенок, а тоже хвастается!» В этот момент Митя искренне ненавидел торжествующего Амоску. Больше же того его раздражала это глупая фраза самодовольного мальчишки.
Капканы оказались не только не спущенными, но даже явно далеко обойденными самыми разнообразными следами В двух местах соболиные стежки прямиком шли к капканам. Ребята ускорили шаг. Но следы, дойдя почти до самых ловушек, каждый раз броском сворачивали в сторону. Ребята недоумевали. Зотик и Вавилка, посоветовавшись, переставили капканы.
Последняя надежда Вавилки — на «дуплястый» кедр — тоже не оправдалась. Сначала крупный и четкий соболиный след от россыпи к пчелам шел «как по нитке».
— Шагом направился, — пояснил Вавилка. — А вот здесь уже, видишь, вскачь пустился.
Не доходя до дуплястого кедра, соболь неожиданно повернул в сторону, и след его пропал в густом колоднике, где когда-то сидел на карауле Вавилка.
Зотик и Вавилка к поставленному добавили три новых, расположив капканы так, что миновать их соболю, казалось, никак было нельзя. Вавилка отобрал у Амоски рябца и бросил его на приманку.
На стан без добычи возвращаться было стыдно. Решили без собак последить белку в кедровниках. Зотик и Вавилка пошли порознь, Митя — с Амоской.
Вскоре в лесу защелкали жиденькие выстрелы.
Терька бежал натоптанной им тропкой вдоль линии кулемок. Лезвие топора тускло поблескивало у него за опояской. В холщовой сумке вместе с ободранными тушками белок для приманки в кулемы лежали два колонка, три горностая и один хорек.
— Еще и половины не высмотрел, — бормотал Терька на бегу.
Никогда не волновался он еще так, как сейчас.
— Они думают, капканы раскинули, так уж сейчас и соболь влопается. Не обожгитесь, ребятушки! Железо, как ты его ни обездушивай, а оно железо. Кулемка же из лесу срублена, и зверь ее не стережется.
