Юрий Колесников - Тьма сгущается перед рассветом
— Вставай быстрей, бестия! — крикнул тот, ударяя носком сапога в бок.
— За что вы меня бьете? Я буду жаловаться! — скорчившись от боли, закричал Илья, хотя понимал, что жаловаться он теперь может только господу богу. Но надо вести игру до конца. Низенький вновь ударил его кулаком по лицу. Илья пошатнулся, ударился головой о шкаф, упал и остался лежать в углу, стараясь выглядеть как можно более жалким и слабым. «Надо беречь силы!» — думал он. Но, видимо, в его слабость никто не верил, так как последовало еще несколько обжигающих тело ударов.
В кабинет вошел среднего роста человек, с худым, скуластым лицом и большими темными мешками под глазами, в сером костюме с черной ленточкой поперек лацкана пиджака. Этот, видимо, был старше чином, так как оба щелкнули каблуками. Кивком головы ответив на приветствие, он подошел к столу и уселся в кресло, бросив мимоходом на Илью холодный, пронизывающий взгляд.
Высокий комиссар, что стоял у окна, вдруг сказал зловеще:
— Подойди поближе!..
Илья облизнул сухие губы и почувствовал соленый вкус, Шатаясь, он подошел к окну, Следом за ним подошел низенький. Он с ненавистью смотрел на Томова и скрипел зубами. Видимо, оба старались показать свое старание тому, что сидел за столом. Снова начался обыск. Отрывали подкладку куртки, выворачивали карманы, ощупывали воротник, потом низенький взял со стола лезвие и распорол его, но, кроме потемневшего куска брезента, вложенного для упругости, внутри не было ничего. Высокий кинул куртку на пол и брезгливым движением вытер руки, но что-то вспомнив, снова взял ее: вывернул рукава, распорол плечи. Вся процедура сопровождалась руганью. Оба рычали словно звери. Третий, в штатском, по-прежнему молча следил за обыском; потом кивком подозвал высокого комиссара и что-то шепнул ему. Комиссар кивнул головой и вышел. Низенький скомандовал:
— Сними ботинки!
Илья сел на пол и разулся. Подкомиссар заглянул внутрь ботинка, осмотрел подошву. «Неужели будет рвать и эту?» — думал Илья. Но нет, ботинок полетел на пол.
— Одевайся…
Илья выполняет это с величайшим удовольствием. Бок и ребра сильно болят. Рот полон крови, с подбородка по шее за разорванный воротничок сорочки бежит теплая струйка.
— Быстрее, скотина! — крикнул подкомиссар, сжимая кулаки. Шнуровать ботинки он не дал, заметив ремень, грубо выдернул его, кинул в угол комнаты. Илья с тоскою посмотрел на куртку. Ее уже невозможно одеть: воротник отпорот, рукава и подкладка вывернуты и оторваны. Низенький подкинул ногой лежащее на полу кашне туда же, в угол, вслед за курткой и ремнем.
— Говорить будешь или сначала дать тебе зарядку, какая не снилась ни Христу, ни его матери?
— Буду говорить, конечно, господин начальник, — ответил Илья, склонив голову набок, будто удивляясь такому вопросу.
— Так вот, если хочешь остаться живым, — но запомни я не шучу, — ты должен рассказать, с каких пир состоишь в коммунистической партии, с кем связан, где они живут или работают, какие поручения выполнял… Ясно?
— Ясно, господин начальник. Конечно, ясно. Но я не знаю, что говорить… Какие дела вы мне хотите навязать? Никого, кроме тех, кого знаю по работе в гараже «Леонида», по пансиону, где живу, в авиации, куда намеревался поступить, я не знаю…
При этих словах низенький пришел в бешенство и вновь осыпал Илью градом ударов.
— Я буду жаловаться его величеству! — закричал Илья.
— Перестань! Не смей упоминать имя его величества, бестия большевистская! — подкомиссар тряс Илью за ворот рубашки. — Будешь говорить или я тебя в порошок сотру, бестия! Убью! Слышишь?
Жалкая гримаса, исказившая лицо Ильи, говорит, что этот парень готов не только все рассказать, но и служить покорно всю жизнь. На крики и угрозы разъяренного полицейского он кивает головой, хлопает глазами и, в знак «безусловного согласия» с господином начальником, кланяется чуть ли не всем телом. Однако его ответы не устраивают подкомиссара.
Тот, что в штатском, продолжал молчать, словно происходящее его не касалось. Лишь скулы на его сухом желтом лице то и дело вздрагивали.
— Знай, если не будешь говорить, тебе живым отсюда не выйти! Пороть буду, пока душу не отдашь… Я не шучу! — пригрозил низенький.
Томов облизал окровавленные губы.
— Ты слышишь, или я разговариваю с этими стенами?.. — кипятился подкомиссар.
— Конечно, буду говорить господин начальник. Но я просто не знаю, что вы хотите от меня, — Томов чуть не плакал.
— С кем ты знаком? — несколько снизил тон полицейский.
Илья перечислил работающих в гараже. На минуту мелькнула мысль — не называть Захарию. Но тут же сообразил, что так он только скорее навлечет подозрение: нельзя выделять Илиеску из других товарищей по работе…
— В гараже всех назвал?
Томов утвердительно кивнул головой.
— А Илиеску этот кем работает?
— Механиком работал, господин начальник, — покорно ответил Илья. — Но сейчас его нет в гараже…
— А где он?
— Бог его знает… Слух такой, будто полиция его разыскивает, и он куда-то скрылся. Но правда ли это или так болтают — не знаю.
— Когда видел последний раз Илиеску?
Илья задумался. «Неужели Вулпя донес, что видел меня с Захарией тогда в диспетчерской?»
— Давненько, господин начальник…
— Как давно, говори, бестия, или убью! Понимаешь? Убью, как собаку! — низенький бросился к шкафу, достал резиновую дубинку. Она намного длиннее той, что носят постовые. Удары сыпались один за другим. Кажется, нечем дышать…
— Господин начальник, спасите! Я ничего не знаю, клянусь! За что вы меня убиваете? — взывал Илья к сидящему за письменным столом. Но в ответ вновь удары и ругательства. Вскоре Илья уже ничего не слышал и почти ничего не чувствовал. Ему казалось, будто его погрузили в воду, так холодно и мокро, хотя все тело жжет. Дышать стало очень тяжело. «Наверное я умираю…» — подумал он, но постепенно начал ощущать боль. Его облили водой, и он открыл глаза: перед ними темные брюки и суконные боты. Хотел поднять голову, посмотреть, кто это, но не смог: кружилось, в ушах тарахтело, словно там работали шестерни мотора. Кто-то сказал:
— Вы посмотрите лучше. Может быть ошибаетесь?
Голос почему-то показался Илье знакомым. Его прервал другой:
— Нет, господин инспектор, не ошибаюсь, он самый!.. Хоть видел его всего два раза, но не запомнить эту рожу и его буйвольский затылок трудно. Я еще тогда писал в докладной… Вы сравните, если сомневаетесь. Там указаны его приметы… А сегодня утром, как только увидел его на площади святого Георгия, сразу узнал. Он зашел в сапожную мастерскую…
Теперь Илье все ясно. Это говорил Лика. Он выследил его.
— Ну, смотри… Если это он, то я из него выкачаю не только всю память с мозгами, — услышал Илья голос низенького. Но тут снова донесся тот же знакомый голос. Илья приоткрыл глаза и со стоном повернул голову в ту сторону, откуда он слышался:
— Хорошо… Пока идите… Мы вас вызовем.
Оказывается, это говорил тот сухощавый с траурной ленточкой на лацкане. Но почему же его голос кажется таким знакомым? Где он мог его слышать?
— Надо немедленно сделать обыск у него дома, а самого пока — в подвал. Придет в себя — образумится, — снова услышал он голос штатского. «Немедленно», — кто же произносил это слово с такой же интонацией? — вновь старался вспомнить Илья.
Кто-то попытался его приподнять, но, видимо, одному это было не под силу, и его снова отпустили на пол. Стараясь сдержать стон, Илья приоткрыл один глаз и увидел перед собой здоровенный ботинок полицейского.
— Погоди! Он, кажется, приходит в себя, — услышал Илья голос коротышки. — Обдай-ка его еще разок…
Немного спустя Илья открыл глаза. Полицейский с трудом поднял его и усадил на стул. Голова кружилась, тело ныло, и все вокруг то прояснялось, то окутывалось туманной пленкой. Хотелось кричать, кричать, сколько есть сил: «Смотрите вот она свобода! Вот ради чего мы в школе и лицее дважды в день пели «Да живет наш король в мире и почете!» Вот она счастливая жизнь в Великой Румынии!»
Штатский обернулся к низенькому:
— Сходите к господину Ионеску и передайте, пусть он немедленно съездит к нему и произведет тщательный обыск… А вы вернитесь и продолжайте…
Низенький вышел. Илья смотрел на штатского и никак не мог понять, почему же его голос ему кажется знакомым. Где он мог его слышать? Худой, сухощавый, в трауре… Наверное, кто-нибудь у него умер: жена или сын… А может быть, дочь, как у того Солокану. Илиеску говорил, что Солокану худой, желтый. Вот и этот такой же… Но голос, голос! «Немедленно!»… Да! «Немедленно уходите!» — Кто-то именно эти слова и этим голосом сказал Захарии тогда в гараже… Он?.. А что если это и есть Солокану? Траур по дочери, а сам черствый!..
