Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Чокнулись за победу, выпили, закусили, и летчик сразу захватил инициативу в разговоре. Возвращался он из Владивостока и был насыщен впечатлениями о городе. Все ему казалось там прекрасным. И вид с сопки на врезавшуюся в город бухту Золотой Рос с бесчисленными судами, выстраивающимися строго по ветру, и вид с бухты на поднимающиеся амфитеатром здания, и пестрая по архитектуре главная улица с одним рядом домов в центре, открытым всем ветрам и солнцу, любопытная смесь европейского и азиатского быта, что особенно бросается в глаза в китайских кварталах с бесчисленными красочными лавчонками и ресторанчиками, где подается горячее пиво по одному фунту в кружке.
После третьей рюмки — ею служил колпачок фляжки — Гиви (так звали военного) потянуло на откровенный разговор, и он принялся рассказывать о последнем казусе рыболовецкого промысла. Именно сейчас, когда рыба нужна как никогда, суда вдруг стали возвращаться во Владивосток с пустыми трюмами. Местные органы чуть было не пересажали рыбаков за саботаж, но вовремя разобрались в причине бедствия. Основная промысловая рыба — иваси — покинула дальневосточные воды, потому что из них вдруг ушел планктон, служащий пищей для этой рыбы.
Когда фляга наполовину опустела, летчик совсем разоткровенничался и сообщил весьма тревожную весть. Японский военный флот оставил свои стоянки и «запер на замок» Японское море. Выжидает, как развернутся события под Москвой, чтобы ударить, когда положение ухудшится. Вот он, летчик, сейчас перегоняет военные самолеты на Восток, хотя и на Западе их не хватает. Обратно приходится поездом. До Новосибирска езда более или менее нормальная, а дальше — одна мука. По двум путям мчат сибирские дивизии на подмогу Москве.
Снова вокзал Пермь-II, запруженный людьми, вконец измученными долгой дорогой и ожидающими возможности продолжить путь. Сидят, лежат, спят не только на скамьях, но и прямо на полу, так что ногу поставить негде. Кое-кто обжился основательно. Готовят на примусах еду, устраивают постирушки, сушат на батареях белье. Вольготно чувствует себя только малышня. Этим все нипочем. Снуют туда-сюда, бесцеремонно расталкивая взрослых, вопят, затевают игры.
Трамваем Николай добрался до ворот знакомого завода и долго стоял на лютом морозе в ожидании колонны автомашин, которая должна была отправиться в Чермыз.
Его изрядно протрясло, когда ехал сюда, еще больше досталось на обратном пути. Везли металлическую стружку, на ухабах машину так подбрасывало, что и шофер, и пассажир то и дело стукались головами о крышу кабины. Но шофер — тому ничего, он в шлеме танкиста, а вот кепочка ударов не смягчала. К концу пути у Николая разболелась не только голова, но и ноги — в ожидании толчка он все время напрягал их. Даже зубы пришлось стиснуть, чтобы не прикусить язык. Только и перемолвились — Николай: «Трудно две ходки в день делать», шофер: «На фронте тяжелее».
У ворот завода распрощались. Машина пошла на шихтовый двор, Николай направился к Давыдычевым. Шел пошатываясь, как после качки на корабле, и думал о том, как бы встречные не сочли его за пьяного.
Вот наконец милый его сердцу дом, калитка, крылечко, прихожая. Семейство в сборе. Его обнимают, целуют, рассматривают. Похудел, осунулся на бедных командировочных харчах, но оживлен и с какими вестями явился — не понять. Понятен только взгляд, прикованный к Светлане, — нежный, любящий.
— Ну как, со щитом или на щите? — нетерпеливо спросил Константин Егорович.
— Смотря как расценивать.
— Неужели снова в это осиное гнездо?
— Нет уж, хватит! — Николай подошел к Светлане, прижал ее к себе. — Приехал за женулей.
Константин Егорович прошелся от двери к окну, отдернул занавеску, сорвал несколько засохших листочков на розе, смял их. Как ни рад был он, что Николай благополучно выпутался из опасного положения, все же перспектива расстаться в эту трудную пору с дочерью огорчила и озаботила. Взглянул на жену, пытаясь определить, как восприняла она это сообщение. Та ответила беспомощно грустным взглядом.
Чтобы поднять им настроение, Николай сказал, что направлен не куда-нибудь на край света, а в Свердловскую область на синячихинский завод, так что видеться время от времени будет несложно.
— Умывайся — и за стол, — скомандовала Клементина Павловна, но не сдержалась, чтобы не поинтересоваться, на какую должность назначен зять. Узнав, что начальником цеха, спросила: — Это что, повышение или понижение?
— Ни то, ни другое, — ответил Николай. — Это доверие. Худший цех в главке и даже в наркомате. Пятьдесят семь процентов плана и ни одной пульной плавки, как ни бьются.
Клементина Павловна шумно вздохнула.
— О господи, из огня да в полымя…
Вздохнула и Светлана. Опять у мужа не будет ни дня, ни ночи, ни выходных, опять начнется беспокойнейший период налаживания производства, да еще в цехе, находящемся в глубоком прорыве, неорганизованном и аварийном.
Проголодавшийся за дорогу Николай уписывал за обе щеки, но это не мешало ему слушать рассказ Светланы о заводских делах. Сразу после его отъезда печи повели на самом форсированном режиме, жгут только сухие дрова, которые при нем расходовали умеренно, чтобы хватило на всю зиму. Шихту тоже подают самую лучшую, тяжеловесную, стружку — как обычную, так и сплавленную — совсем исключили, а мазута жгут столько, что пламя даже из трубы выбивается. Сегодня сам Кроханов ставит в цехе рекорд, чтобы окончательно дискредитировать Балатьева.
— Знаете, какую фразу он бросил в райкоме? — подключился к разговору Константин Егорович. — Немцев разгромили под Москвой, а Балатьева — в Чермызе.
— Ну-ну, пусть старается, — снисходительно молвил Николай. — Как бы не получилось, что сети расставил мне, а угодит в них сам. — Услышав позывные Москвы, подскочил к репродуктору, усилил громкость.
Совинформбюро сообщало, что группа войск Кавказского фронта заняла город и крепость Керчь и город Феодосию.
Угомонились поздно, и все равно ровно в шесть как по команде Николай проснулся, проснулся в приподнятом настроении, которое создалось накануне, после неожиданного сообщения об успешных военных действиях в Крыму. Вставать было незачем, и, затаившись, чтобы не разбудить Светлану даже дыханием, принялся раздумывать над теми вопросами, которых не успели коснуться. Когда им уезжать? На дорогу из Свердловска у него ушло двое суток. Синячиха отсюда ближе, и все равно, надо полагать, уйдет столько же. Ну, еще пару дней на всякие устройства. Вручая приказ, начальник отдела кадров наркомата дал ему на переезд десять дней. Значит, три дня можно побыть дома. Обязательно надо попрощаться с рабочими всех смен. Придется, конечно, ловить на себе взгляды как сочувствующие, так и злорадствующие. А кто, собственно, будет доволен, кроме Дранникова? Заворыкина? Возможно, Эдуард Суров? Навряд ли. Ведет он себя весьма благородно. Светлану предупредил о
