Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Множество проблем и самых необычных задач решалось нынче, но суровые условия войны выдвигали все новые проблемы, новые задачи. Как ни быстро строились заводы — Нижнетагильский и Челябинский на Урале, «Амурсталь» на Дальнем Востоке, — сложившаяся обстановка требовала еще большего ускорения темпов строительства. Вот почему в Челябинске, например, наркому пришлось пойти на крайнюю меру: он разрешил смонтировать перекрытие над горячим цехом — сталеплавильным — из деревянных конструкций. Огонь и дерево рядом. Несовместимо, рискованно, но пришлось пойти на этот риск. Не давала покоя и возможность крупнейшей аварии на магнитогорском блюминге, работавшем на пределе мощности. В любой момент он мог выйти из строя на неизвестно какой срок, а это повлекло бы за собой остановку половины цехов комбината. Что ни день, все сильнее разъедала душу тревога за снабжение заводов марганцевой рудой, без которой ни чугуна не выплавить, ни стали не сварить. Основные марганцевые рудники Никополя были захвачены врагом, пути доставки чиатурской руды находились под угрозой, и Гитлер уже, захлебываясь от восторга, возвестил на весь мир, что дни Советской России сочтены, так как она остается без марганца. Неисчислимые хлопоты доставляли маленькие старые уральские заводы. До войны некоторые из них наметили снести, другие реконструировать, но, поскольку все эти планы рухнули, надо было обеспечить им условия для максимальной производительности. Неотступно, денно и нощно, давила на психику и мысль, что в дальнейшем положение на фронтах, исход отдельных сражений, а может быть, даже исход войны во многом будет зависеть от того, насколько ему, наркому, удастся восполнить урон, понесенный потерей металлургии Юга. Производство чугуна сокращено в четыре раза, стали и проката — в три. А откуда брать кадры, когда придется восстанавливать металлургические заводы? Многие металлурги мобилизованы, сколько их вернется и когда — не предугадаешь. Страшно выматывало и переключение с глобальных проблем на проблемы мелкие, житейские, частные. Люди оставались людьми с их характерами, заботами, бедами, и, когда они обращались за чем-либо, приходилось выслушивать, помогать, принимать меры. Вот и сегодня после тяжелого и крайне острого разговора с Государственным Комитетом Обороны надо было во что бы то ни стало принять Балатьева, этого резвого жеребчика, прогнавшего жену и спутавшегося с какой-то бабенкой, принять и встряхнуть так, чтоб впредь ему шкодить было неповадно.
Взглянул на часы. До намеченного разговора с отделом тяжелой промышленности ЦК партии оставалось пятнадцать минут. Достаточно. С Балатьевым он справится быстро. Позвонил референту.
— Личное дело Балатьева и его самого ко мне.
Положив папку на стол наркому, референт удалился, Балатьев остался.
Нарком неторопливо рассмотрел его жестким взглядом угольно-черных глаз и был удивлен, что проштрафившийся не выказывает ни малейшего признака смущения. Внешность Балатьева понравилась наркому. Высокий, широкоплечий, с почти военной выправкой и лицом, на котором мужественность и скромность сплелись воедино. Великолепный представитель породы металлургов, можно сказать — даже красивый. Плохо только, что эти красивые крутят бабам головы.
— Сколько времени ждете? — спросил нарком вместо ответного приветствия.
— Шестнадцатый день.
— Небось и здесь успели кралю завести?
Начало было малообещающее, однако Балатьев не утратил спокойствия. В минуты опасности, в решающие моменты жизни оно как раз усиливалось в нем, крепчало.
— Я нигде никого не заводил. В Макеевке от меня ушла жена, здесь я женился.
— У меня другие сведения.
Нарком открыл папку, и лицо его тотчас выразило неподдельное удивление. Отчего — Балатьев, естественно, понять не мог, но причина была вполне объяснимая. До отъезда в папке лежали две бумажки — письмо жены Балатьева и письмо директора, а сейчас бумажек прибавилось, появился еще и конверт с сургучной печатью со штампом Чермызского райкома партии, личное.
Бросил взгляд на часы. В распоряжении у него еще двенадцать минут, если не вклинится какой-либо срочный телефонный разговор. Перебрав бумажки, принялся бегло, с неохотой читать их.
В письме, написанном корявым почерком, длинном, немного бестолковом, сплошные дифирамбы в адрес Балатьева. Хороший начальник («Что, добренький?»), знающий («Ну, это не им судить»), голоса не повысит напрасно («Иногда это крайне нужно»), такого у нас еще не было («Явное преувеличение»), научил варить пульную («Ага, вот это интересно, в Синячихе она никак не получается»), применил мазут в добавку к дровяному газу («Не открытие, карбюрация всегда полезна»), просим вернуть обратно («С такими просьбами обращаются не часто»). Чечулин Илья, Чечулин Вячеслав, Чечулин Иустин, Суров Эдуард, Чечулина Антонина («Все понятно. Семейное. Ничего себе поддержку организовал!»).
На остальные подписи нарком не взглянул, заинтересовался конвертом. На нем не стоял штамп отправляющей почты, был только свердловский. «Ясно. Сам привез письмо и здесь опустил. Не с нарочным же оно отправлено».
Положил конверт на стол в сторонке.
— Что это за семейка Чечулиных? И не прикидывайтесь, пожалуйста, будто для вас это письмо неожиданность.
Балатьев посмотрел на наркома с сочувствием. Лицо землисто-желтое от усталости, под глазами черные обводья, сидит ссутулившись, словно давит на него непосильная тяжесть. Такому резко не ответишь, даже если нагрубит.
— В моем цехе половина однофамильцев. И о письмо этом…
— «В моем!» — передразнил нарком. — Как Людовик Четырнадцатый: «Королевство — это я!»
Ни один мускул не дрогнул на лице Балатьева, будто заряд иронии был направлен не в него.
— О письме я узнал только вот сейчас, — невозмутимо продолжал он. — Что в нем, если не секрет?
Нарком сделал вид, что не понял намека. Он просматривал письмо Славянинова, про себя рассуждая: «Вихлястое, дипломатичное». А вот последняя строка: «Все обвинения Кроханова несостоятельны и основаны на личной неприязни» — вполне определенная. Но Кроханов обвинял Балатьева только в аморальном поведении. При чем же тут «все обвинения»? Что за манера давать индульгенцию не только за грехи настоящие, но и неизвестно какие будущие? Повертел в руке пакет с печатями и тоже отложил в сторону, увидев в скоросшивателе еще корреспонденцию Кроханова с приколотой к ней сводкой Главуралмета. Письмо было короткое, в нем директор просил не присылать Балатьева обратно, ибо без него цех работает лучше, выплавка стали с каждым днем увеличивается. Сводка подтверждала это ежесуточными цифровыми показателями.
Резкая разница в выплавке стали при Балатьеве и после него вызвала у наркома сомнение в достоверности цифр: такого бурного роста производительности — каждые сутки на один процент — ему до сих пор наблюдать не приходилось даже в первоклассных цехах, не говоря уж о старых уральских. Взглянул на Балатьева испытующе.
— Знаете, как сейчас работает цех?
— Знаю. Резкий подъем.
— А у вас нет ощущения, что тут что-то не так? Двадцать процентов на старых печах — прирост небывалый.
— Вообще Кроханов приписками… не пренебрегает, но…
— Что вам об
