Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Липа. Сплошная липа. Даю голову на отсечение, — не удержался Коко. — Унеси ты мое горе.
Людмила Львовна погрозила ему пальцем, сдвинув брови. Но его распирало желание высказаться.
— Кругом мура. Но хвалю Мастакову, деловая баба, ничего не скажешь. На ходу подметки режет. Вспомнил: один раз мы железо переносили с места на место на заводе. Вот с тех пор туда не пускают: шляетесь, говорят, только мешаете работать.
— Опять слова! Опять слова! — сказала Людмила Львовна гневно.
— Слова — это слабость благородных душ. Но ты, Людмилочка, ни гугу. Иначе хоть и балда твой благоверный, но напакостить кому хочешь сумеет. Будет мне раздилюция, кожу спустит. Ортодокс. Гомо новус.
— Не беспокойся. Неужели я такая простофиля, как ты…
— Пардон! Пардон! Каюсь. Сдаюсь.
— Вот стенд, — продолжала Мастакова. — «Мир духовных интересов нашего школьника». Тут книги, которые они читают. А это — список авторов, любимых школьниками.
На стенде были нарисованы обложки книг Демьяна Бедного, Жарова, Безыменского, Орешина, Неверова, Подьячева и других, которых проходили в школе.
— А того не обозначили, что читают украдкой, — захихикал Костя.
— А что читают украдкой?
— Какого-то «Ванюку Каина», «Ключи счастья», «Разбойника Чуркина», «Милорда Георга». Какие-то игривые открыточки ходят по рукам, рукописный журнальчик «Долой стыд», в котором довольно пикантно описываются приемы обращения с девочками. Сам видел и удостоверился. Меня не звали. За что купил, за то и продаю. Считали меня, стервецы, ненадежным. Это меня-то…
— Вот уж попали пальцем в небо. Но ты не пикни об этом…
— Могила! — Костя ударил кулаком в грудь. — Гробовая тишина. Склеп для жгучих тайн.
Людмила Львовна оглянулась и, встретив вопросительные взгляды коллег, сказала громко для окружающих:
— Пережиток капитализма, Коко. Школа тут ни при чем. Влияние Мастаковой может быть только благородным и целомудренным. Нэп процветает, вот беда, и заражает наших детей своим тлетворным мещанством… Послушайте-ка Петеркина, он в этом собаку съел. Ужасна, ужасна эта отрыжка прошлого. Когда прошлое воскресает, оно заражает самое воздух. Вот уж Четырнадцатый съезд покажет, кто прав, кто виноват. Он прочистит мозги.
Она принимала позы одна эффектнее другой. И учителя ею любовались.
— Вот стенд «Идеология советского школьника», — говорила Мастакова. — Эта работа проделана нашей школой тоже в текущем году. Какие драгоценные данные мы выявили в своем исследовании?.. Итоги эти опубликованы в журнале «Педагогические курсы на дому». Мы пришли к выводам, прямо сказать изумившим нас самих. Мы убедились, что наиболее пролетарские и сознательные дети не хотят знать прошлого: царей, войн, ужасов эксплуатации, маразма старой дворянской и буржуазной культуры. Наши дети живут только современностью. Так теоретические изыскания наших передовых педагогов подтвердились фактами, самыми свежими и проверенными… Второе, в чем мы удостоверились: все они в восторге от классового характера нашей власти, малыши осознают вполне, что это власть трудящихся… Очень незначительный процент падает на тех, кто отметил недостатки в нашей жизни. Но это дети из тех семей, где еще не выкорчеваны корни мещанства. Мы все это учли и убеждены, что в ближайшее время достигнем полной чистоты пролетарской идеологии, которою будут охвачены все сто процентов наших школьников…
Людмила Львовна пробилась к стене, где, плотно сбившись, молодые учительницы делились впечатлениями от выставки. Они Людмилу Львовну не заметили:
— Даже начальству слово «лозунги» следовало бы произносить правильно, — сказала одна из них, и все засмеялись.
— А вы помните, — продолжала другая, — как на собрании, говоря о коллективизации, он выразился: «Наши крестьяне некоторых деревень были так бедны, что кормились кустарничеством и были вынуждены ходить в «отхожие места».
Людмила Львовна отшатнулась в сторону. Кровь бросилась ей в лицо. Она отвернулась к стене под предлогом поправить прическу и увидела Пахарева.
Она невольно поймала себя на том, что сравнивает мужа с Пахаревым, и притом не в пользу мужа, и пришпорила свое воображение, заставила себя мысленно развенчивать Пахарева. Но это плохо поддавалось ее воле.
Людмила Львовна трепетно ждала, что Пахарев заговорит с ней, но он молча кивнул головой и прошел мимо. Она замерла на месте, все простила бы ему, предвкушала сладость близкой этой минуты и жадно смотрела ему вслед: вот-вот, может быть, обернется. Нет, не обернулся.
Все тут были возбуждены, много говорили и никто никого не слушал. Предприимчивые коллеги молчком выходили в соседнее здание «Дружба» и там прикладывались к четвертинкам.
«Он не снизошел до того, чтобы обменяться словом. Прошел мимо меня, как проходят мимо всех других».
Бррр! Ее даже проняла дрожь от мысли быть зачисленной кем-либо в разряд «всех других».
— Скажите, пожалуйста, — вдруг спросила ее коллега, остановив у входа на выставку, — вон тот и есть новый учитель?
— Тот? Да. Великий человек. Но родился слишком поздно, когда все великие дела уже сделаны. Заносчив, самонадеян, проучить некому…
— Люди научаются вообще не у слов, а у примеров. Всех нас учит жизнь, я думаю, что она и его научит. А он — способный ученик, — ответила та, — интригующе способный. Верно? А способным все завидуют. — Она произнесла это возбужденно, с удовольствием.
— А по-моему, он просто легкомыслен, и только.
— Но случается, что больше бывает удачи, ума в легкомыслии, чем в тяжкой, обремененной опытности, — сказала та и отошла.
У Людмилы Львовны защемило сердце. Душные туманы гнева и стыда сопровождали ее печали.
— Что делается со мной, — решила она, чувствуя, как бессильная злоба распаляет ее. — Я начинаю его ругать перед людьми, вовсе ему и мне чужими.
«Мастакова построила свой доклад так, — в свою очередь думал Пахарев, — точно надо было его продолжить и рассказать еще о другой школе, мрачные дела которой после преувеличенно светлого введения будут еще мрачнее. А ведь умная женщина могла бы пользоваться уважением и без того, чтобы на других бросать тень».
Собрание, посвященное выставке, подходило к концу. На старинных часах в зале пробило пять. Пора обеда. К Ариону Борисычу стали приставать, почему ничего не сказали о выставке другие директора школ — например, Пахарев.
— Да ведь он сболтнет что-нибудь неподходящее… Стал очень задирист, я его проучу… Уж создана арбитражная комиссия… — И громко спросил Пахарева: — Может быть, ты, так сказать, поделишься с нами случаями из своей практики, Семен Иваныч? Массы требуют.
— Я найду для этого более благоприятный момент, — ответил Пахарев спокойно.
Новая волна шепота пробежала по залу.
— Тогда выскажи свое впечатление о том, что говорилось товарищем Мастаковой. А мы с удовольствием послушаем.
— Об этом, пожалуй, могу, — ответил Пахарев, испытывая сильнейшее желание нагрубить Ариону Борисычу. — Этот способ контроля над юными учениками, который практикуется в школе товарища Мастаковой, по-моему, очень подозрителен. Привязывать кружки к бакам с водой и потом афишировать,
