Трое в тайге - Станислав Васильевич Мелешин
Олана поняла.
— Устал, да? — похлопала его по плечу. — Отдохнем.
«Как мать сказала», — подумал Никита и улыбнулся. Вот она смотрит ему в глаза как-то осторожно и грустно, а у него волнение в груди: стоит сейчас перед ним Олана, которую он любит, красивая, в чистой бело-голубой малице с черным капюшоном, откинутым назад. Густые темные волосы открывают матовый большой лоб, глаза живые, черные, лучистые и сразу под ними румянец — он округляет гладкие щеки и делает губы ее яркими и пухлыми. Никита тоже хоть и не красивый, но симпатичный — ведь Олана сказала ему об этом однажды… Только вот шрам прорезал левую скулу — это провел лапой медведь, когда ходил Никита с дедом Кимаем в тайгу на медведя. Серые брови над строгими прищуренными глазами. И лицо толстое и губы большие, мужские, твердые. Пусть не красивый Никита, одно он знает, что любит Олану и ничего больше не надо ему на свете!
Никите казалось, что если он вот сейчас откроется ей, что любит ее, Олана обрадуется и скажет, что и она не спит по ночам — все думает о нем.
Ему слышалось уже, как говорят товарищи-охотники про нее: «Олана Бахтиарова!», «Это Олана и Никита у себя в юрте песню поют», «Никита — удачник, в охоте — много соболей принес из тайги своей жене — Олане!»
Но говорить о любви было боязно — вставало перед ним лицо Багыра с угрюмой усмешкой. Но ведь Никита любит! А как любит? Хорошо любит… В глаза долго будет смотреть, по щеке ладонью нежно-нежно проведет, в губы и не поцелует — не надо… Она сама поцелует его — так лучше! За руки будет держать ее, по Суевату поведет, чтоб все видели, чтоб все знали — жених и невеста идут. В тайгу Олану с собой возьмет на охоту — пусть посмотрит, какой Никита охотник, увидит, как он метко белку бьет…
Вот как хорошо любит! А готов жениться на ней? Давно готов! Он лучший охотник в бригаде. Ему большие деньги за удачу дают. Хватает на жизнь и матери, и сестренке, и седому деду Кимаю. Вот только Олана на один класс грамотнее его. Не доучился Никита до конца семилетки: жалко стало мать и сестренку, да и дед Кимай болеть стал. «Иди работай, — попросили они, — взрослый ты уже». Пошел Никита — ничего не сказал.
Зато Олана книги ему дает читать. Зачастил он к ней в избу-читальню, пропадает там… Пусть на стойбище смеются, пусть говорят: «Никита туда не читать ходит, а любоваться дочкой Багыра!»
Сердце парня-манси большое, любовь всю ей одной отдаст.
…Олана, о чем-то задумавшись, шла около Никиты. Он огляделся вокруг: снег, березки, овраги. Ему казалось странным, что Олана спокойно идет с ним рядом и не знает, о чем он думает, не знает, что ее любят!
«Ну, раз любишь, так что ж молчишь?!» — упрекнул сам себя Никита. Кто-то внутри его словно подсказал тихо: «Скажи ей — она будет знать». Это сердце так стучит: «Скажи, скажи!»
«И скажу! — ответил Никита своему сердцу и почувствовал себя смелым. — Она будет моей!»
Лыжи скользили легко. Рюкзак не давил плечи. Карабин с тяжелым прикладом притих за спиной.
Олана шла рядом.
Он схватил ее за плечо, и когда Олана присела, вскрикнула «ой», остановился — стыдно стало, вздохнул, поморгал глазами, поправил карабин на плече. Остановилась и Олана, сжала губы сердечком, холодно прищурила на него глаза, пугаясь строгого лица Никиты, его вздрагивающих ноздрей.
«Я самый младший рода Бахтиаровых. По обычаю могу принимать решение как старший», — успокаивал себя он и опять почувствовал, как кто-то внутри толкает: Скажи! Скажи! Пусть она знает».
Там вдали синяя тайга. А здесь только он и солнце, желтоватые снега кругом, небо и красивая родная Олана. К горлу подступает теплая волна. Жарко. Сейчас! Сейчас! Слушай:
— Пришла пора любить нам. Я люблю.
Никита отдышался, вытер лоб рукавом. «Наверно, тихо сказал — не услышала», — испугался он и слабо улыбнулся. Ему показалось, что ее большой белый лоб стал белее, а пушистые черные ресницы длиннее — она раскрыла губы и удивленно посмотрела на Никиту Бахтиарова, приблизив свое лицо близко-близко, будто не понимая и обдумывая что-то. Вот сейчас можно было бы ее поцеловать или погладить щеку рукой. Олана улыбалась. Он догадался, что любой девушке приятно, когда ей говорят о любви. Смелея от этой мысли, Никита крикнул громко:
— А ты любишь? — и, зажмурив глаза, протянул руки навстречу Олане. Он ловил руками воздух. Ладоням стало холодно. Услышав заливчатый смех где-то сбоку, нахмурился, открыл глаза.
Олана стояла встревоженная, закинув голову назад, косы ее распустились.
— А-а? — пропела она, спрашивая, и хитро подмигнула: — Догоняй!
Догонять ее Никита не стал. Сейчас он чувствовал себя взрослым и умным мужчиной, который сделал какое-то очень большое дело, и бегать за девчонкой с его стороны было бы глупостью.
Олана встала, повернулась на лыжах — никто не бежит! Раскинула руки, просительно растянула:
— Ну-у, догоняй!
Ее щеки залил румянец. Она зло сжала губы — нарочно, чтобы Никита увидел, как она сердится на него.
— Жених, эй! — рассмеялась… и оборвала смех, поняв, что сделала ему больно.
Глаза их встретились: «Ничего. Это так. Минуты идут… Мы стали ближе».
Никита засунул руку за пазуху — вспомнил о песце — мягком теплом комочке.
Олана присмирела, заметив печаль на лице Никиты. Лицо его было сейчас какое-то доброе, родное. Они шли рядом, слушая шуршание лыж, думая каждый о том, что есть любовь и с ней нужно что-то делать. Шли молча, тяжело, присмирев: оба поняли, что с этим шутить нельзя.
Он совсем не ожидал, что Олана посмеется над ним. Он сам виноват: — только глупый говорит о своей любви на снегу в тундре. Нужно — в юрте, когда покой, огонь в чувале горит, когда на душе песня, когда голова легка и не нужно никуда торопиться.
II
Небо посерело, опустилось низко. Дохнуло прохладой. Яркая зелень тайги встала перед глазами. Белые углы сугробов поднялись вверх — закрыли тайгу. Громадные: на лыжах не пройти — увязнешь.
По перелеску, в широком логу гулял ветерок, тонко свистел, полируя сугробы. Там, за сугробами, соснами и кедрами зимний колпал отца Оланы…
Никита с сожалением ощутил, что не сказал ей еще… самого главного.
Сейчас Олана — его, и он чувствовал она думает о нем. О нем! Защемило сердце!
Вот она уйдет к отцу — станет опять дочерью старого Багыра, а он, Никита, будет просто Никитой Бахтиаровым, провожающим, спутником, хэ! — жителем того же стойбища…
Сугробы обошли. Первая сосна, вторая… Тонкая, голая березка под кедрачом…
