Трое в тайге - Станислав Васильевич Мелешин
— Пустая ты. Дикая белка. Прыг-прыг… — он показал пальцами, как прыгает белка. Олана даже не обратила внимания на это. Она слушала. Никита насторожился. — Школу кончила, а голова все равно пустая… и сердце.
Олана нахмурила брови, зло блеснула глазами. Слушала.
— Что ты знаешь? — Никита помолчал. «То ли он говорит? Милая, родная Олана, не спеши!»
— А я все знаю и вижу, как люди живут, как жить дальше будут… Кочевать перестанут. Еды и одежды — много! Света будет много, много! Дома кругом большие! Вся тундра — один город! Зимы не будет. У всех — много детей…
Олана хорошо рассмеялась, радостно, и он заметил, что она любуется им.
— Говори, говори.
Они остановились передохнуть. Никита нечаянно задел ее плечом.
— Вот я тебе воротник песцовый подарю. Бери — обо мне каждый день думай…
Олана взяла на ладонь — песцовая шкурка заискрилась, как снег, заголубела полоской лунного света. Прижала мех губами, и опять наклонила голову к лицу Никиты, как раньше, когда он сказал ей «я люблю». Подняла голову — глаза в глаза смотрят, губы близко-близко. Он услышал, как она тихо дышит. Брови в инее. Губы пунцовые, яркие. Голос грудной, ласковый.
— Сейчас сердце убежит — торопится! Вот у меня сердце как стучит — громко! — обняла за плечо: — Помолчим…
Никита стоял не шевелясь: боялся, что она передумает и уберет руку с плеча. Подумал: «Как брата обняла». Согласился: — помолчим, — и пожалел, что и сейчас поцеловать ее нельзя — обидится.
«Надо знать, когда целовать, — упрекнул он сам себя. — Эх ты!»
— Олана! Я поцелую тебя в щеку, ладно? — попросил он, чувствуя, как краснеет.
— Хитрый… А зачем?
Такого вопроса Никита не ожидал и растерялся. Ничего не сказал в ответ… Ему стало очень стыдно.
«Чужая… Невестой будет. Чьей?»
Вспомнил, как приезжал из Пелыма на стойбище толстый манси, в юрту Оланы заходил. Важный такой! Секретарь сельсовета он на Пелыме! Приедет еще раз с подарками к бабушке — увезет Олану с собой!
Никита схватил ее за руку. Она испугалась, вскрикнула.
— Что?
— Метель… — хрипло произнес он, нахмурившись. — Ветер гудит, слышишь? Бурелом будет…
Глаза ее черные, красивые стали печальными.
Стало пасмурно от белой крупы. Сильный ветер раскачивал верхушки сосен, сдувал пласты слоеного куржака, и они глухо шлепались вниз, обдавая спутников серебристой колючей пылью.
Слышался треск: ломались старые сухие ветки, тонко звенели льдинки, камешками прошивая сугробы. Доносилось гулкое «Дан-бам-крык!» — это лобастые катыши-камни скатывались по ребрам скал, ударяясь друг о друга. Когда пальба стихла, воздух долго еще дрожал от гула.
Никита и Олана молча дошли до оврага, уложенного каменными плитами. Здесь густо кудрявились молоденькие зелено-дымчатые елочки, а в овраге щетинились кусты боярышника, рассыпались снега, пороша ветки, а ветер летел над кустами, продувая верхи.
Никита снял рюкзак и карабин, нарезал ножом веток и развесил их над Оланой. Здесь хорошо — отсюда им было видно, как по поляне металась, взлетая к небу, метель. Олана притихла, благодарно посматривая на Никиту. А ему было грустно-грустно оттого, что Олана, наверное, пропустила мимо ушей его отчаянное признание.
«Мало полюбить человека, — догадался он, — нужно бороться за него… вот так… сегодня не любит, а завтра — на всю жизнь!»
Олана видела грусть Никиты и, чтобы он радовался, прижималась щекой к нежной шкурке песца, улыбалась. Никита делал вид будто не замечает этого.
Олана вдруг сказала:
— Если люди вместе, вот как мы с тобой сейчас, им ничего не страшно…
— И если любишь, — добавил Никита громким радостным басом.
Стало тихо, и оба они услышали: из бурелома продирался лось, желтой глыбой переваливаясь по сугробам, вскидывал копыта, фыркал от падающих на его спину желтых пластов слоеного снега. Остановился у черного кедра под голубыми ветками, опушенными снегом, обнял шеей ствол, почесал, пуская из ноздрей по два облачка, стал тереться боком о кору. Кедр загудел. С вершины посыпалась снежная крупа. Сухо хрустнула ветка. Метнулась чья-то тень.
Лось вздрогнул — вытянул тяжелую гривастую голову рогами вперед и замер, как изваяние.
Никита только сейчас вспомнил, что он Никита Бахтиаров — охотник, завозился, снимая карабин с плеча. Мешали рукавицы… Пальцы ожглись о железо, сдвинули затвор. Дуло направилось на лося. Лось закрыл глаза, совсем оцепенел.
— Сейчас богатой станешь! — прошептал Никита Олане.
Олана вдруг остро возненавидела его широкие плечи, упругие щеки, прищуренный глаз и ударила его по руке.
— Дурак парень! Смотри, как красиво. Ах, стоит — не дышит…
Никита передернул плечами, обидчиво поджал губы:
— Жалко? Не мешай! Не твое дело…
Олана грустно засмеялась. Ей стало больно оттого, что Никита не послушался. Лось не двигался. Никита снова приложился щекой к карабину, снова прищурил правый глаз — вот-вот выстрелит! Сердце будто упало, Захотелось заплакать. «Не слушается».
— Не надо, Никита, ну, милый… — и обхватила его сзади за плечи, опрокинула на себя, захохотала от радости, что дуло вскинулось к небу: выстрел прогремел, цокнуло эхо. Где-то протрещали ветки, послышался топот, а сверху, с ветвей повалил хлопьями снег, как дым окутывая их обоих. Голова у Никиты тяжелая, да и сам он тяжелый, а глаза раскрылись, стали большими, с огоньком, красивыми. Щеки горячие, лицо мягкое… Обняла. Искала губы. Нашла. Теплые, теплые!
Дыхания не слышно. Разняли руки — лежат рядом молодые, счастливые, немного стыдно обоим от охватившей их радости первого поцелуя.
Над ними — равнодушное белое небо и яркие зеленые ветви сосны. Воздух пахнет снегом и сосной, и никуда не хочется уходить.
Лежал бы Никита вот так долго-долго, а Олана любила бы его, целовала…
«Это она просто так целовала меня… Играла, — с сожалением подумал он. — А кто ее знает?.. А может быть…» — и взглянул на Олану.
Олана задумчиво смотрела в небо.
— Ланка! — позвал Никита. — Что я тебе скажу…
— Молчи. Не говори ничего. Мне хорошо. Послушай, как сердце поет…
— Это ты меня любишь, Олана.
— Не знаю, Никита.
— Полюбишь. — Встал. — Давай руку!
Не взяла — сама встала. Отряхнулись от снега. Лицо у Оланы строгое.
— Не отставай от меня, Никитка…
Не отстанет он, не отстанет! Навстречу — березы, кедры, высокие тощие ели. Поляна за поляной… Овраг за оврагом, кусты, сосны, камни… Поет он песню о дереве, которое листьями пьет дождевые капли, дышит прохладой вечерней, шумит ветвями от ветра, шепчется, шепчется с ним, осенью засыпает и спит зимой в снеговой постели…
Под разлапистыми тяжелыми кедрами встала темным сугробом изба.
— Ну, вот и все. Пришли, — вздохнул Никита. — Я обратно уйду. Олана отрицательно покачала головой:
— М-м, не уходи.
— Отец твой — враг мне.
— М-м, нет-нет…
— Ссора будет.
