Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
«Как странно! — подумала Ольга. — Почему он так ничего и не сказал мне за всю дорогу? Или он просто не узнал меня, обезображенную?..»
Повар вручил девушке столовый нож и выбритым розовым подбородком указал на мешок с картошкой: дескать, принимайся за чистку!.. И Ольга, вздохнув, покорилась. Тонкая кожурка длинной ленточкой потянулась из-под ее ловких пальцев. «Гут, гут!» — лопотал довольный повар и поощряюще похлопывал свою помощницу по плечам, по спине. А Ольга при мысли, что она сама теперь, пожалуй, мало чем отличается от рыжеволосого паренька-сапожника, которого обозвала холуем, все больше сутулилась после этих хлопков. Но что же делать? Видимо, и ей тоже приходилось приспосабливаться к условиям вторгшейся чужеродной жизни, все перетерпеть ради осуществления скрытой цели: перейти к своим через линию фронта!
Прошел час, другой, а картошка в мешке, казалось, не убывала. Вот уже и солнце, задымленное, безлучистое, повисло над самой головой, но работе и конца не предвиделось. Ольга стала ощущать ноющую ломоту в суставах пальцев; кроме того, обострялось чувство голода, особенно когда лицо вдруг обдавало вкусным кухонным дымком. Однако и с болью в пальцах, и с голодом еще можно было смириться. Гадки, невыносимы были нарочитые прикосновения повара — липкие, какие-то сальные. Он уже не ограничивался поощряющими хлопками — его маленькие розовые руки в колких белесоватых поросячьих волосках блудливо оглаживали спину, коленки Ольги. Того и гляди, этот охальник в парусиновой поварской пилотке полезет целоваться!..
Ольга решила, что надо удирать подобру-поздорову. На счастье, подъехала подвода с мясной тушей, и повар отлучился. Ольга сейчас же поднялась и, не оглядываясь, потихоньку, чтобы ничье внимание не привлечь, отошла в сторону, за угол разбитого дома. Лишь тут она осмотрелась…
Неподалеку стоял знакомый рыжий парнишка с Ломоносовской улицы, — тот самый, который по-холуйски чистил сапоги немецким офицерам. Он зазывно подмигивал Ольге, даже рукой махнул; а едва она подошла, быстро шепнул:
— Иди за мной!.. Без разговорчиков…
Они шли безлюдными пустырями, перелезали через стальные балки, свитые штопорами, не раз запутывались ногами в телеграфных проводах, укрывались за обломками стен, готовых рухнуть, кажется, от одного дыхания, и прислушивались: не звякнет ли камень позади под чьими-нибудь ногами?.. Наконец оба уселись в широкой округлой яме, напоминающей лунный кратер. Но и тут парнишка ни слова не сказал, лишь взглянул из-под рыжей челки смеющимися, бесстрашными глазами, и Ольга тоже ему улыбнулась…
Солнце, несмотря на пороховой чад, въевшийся в синеву неба, изрядно-таки припекало. Над головой то и дело парами проносились желтобрюхие «мессеры», и сейчас же их низкий рев сливался с близким канонадным грохотом. Изредка можно было уловить шипящий свист снарядов, а затем — тупые разрывы в степи, где-то в стороне Разгуляевки. Тогда земля вдруг судорожно дергалась — и слышался текучий шелест сбегающей вниз, в яму, известковой струйки…
Вдруг словно бы от сотрясения, совсем рядом, над головой сдвинулась бетонная глыба. Сейчас она, чего доброго, обрушится, придавит! Ольга даже скорчилась в опасливом ожидании. Но глыба, словно одушевленная, еще немного сдвинулась вбок, вправо, и тут же твердо застыла, а на том месте, где она только что находилась, по-пещерному зачернела широкая дыра.
— Ну-ка, ползите, ползите сюда скоренько! — услышала Ольга глухой подземельный голос и, хотя струхнула, но после подталкивания сзади, поползла на требовательный зов, к той пещерной двери, откуда веяло приятным сыроватым холодком.
— Тут ступеньки!.. Смотри не споткнись! — поучал голос невидимого в каменном сумраке человека. — Да голову, голову ниже пригибай!..
Опять же при подталкиваниях паренька Ольга начала осторожно спускаться вниз. Наконец ее ноги коснулись ровного пола; она передохнула и стала приглядываться… Дневной свет из входного отверстия бледно озарял закопченные, как в кузнице, стены. В одном углу стояла кровать, накрытая одеялом, в другом — стол и табуретка; а в третьем углу громоздились наваленные горой самые различные вещи: швейная машинка, зеркальное трюмо, ковры, велосипеды, старинные медные подсвечники, эмалированные тазы…
Несомненно, это был подвал разрушенного вдребезги дома, а весь скарб принадлежал его разбежавшимся жильцам.
— Кого привел, Сашок? — спросил глуховатый подземельный голос невидимого человека.
— Сестру секретаря обкома, — ответил маленький сапожник. — Сталевариху с «Красного Октября».
— Откуда тебе известно? — удивился Невидимка, а вместе с ним и Ольга удивилась такой осведомленности.
— Старик сказал. Он и велел ее доставить сюда.
— Что ж, тогда нашего полку прибыло!.. А теперь — пусть-ка она расскажет, как очутилась под немцами?
Ольга стала рассказывать и при этом силилась разглядеть Невидимку, но свет из входного отверстия бил прямо в лицо.
— Кстати, что это за Старик? Уж не тот ли, кто конвоировал меня? — полюбопытствовала Ольга, окончив свой рассказ.
— Потом узнаешь, — отрезал Саша. — И вообще, чем меньше будешь спрашивать, тем лучше.
Невидимка счел необходимым вступиться:
— Однако надо же сказать Жарковой, что она находится среди своих, советских людей.
— Советских! — Ольга усмехнулась. — Тогда почему вы здесь отсиживаетесь? Сидите, будто заживо замурованные.
— Замурованные, да не совсем! — рассмеялся Невидимка. — Эй, Сашок, прикрой дверцу, чтоб все в полном ажуре было.
Несмотря на хилый вид, Саша довольно быстро задвинул вход тяжелой бетонной глыбой, а Невидимка засветил керосиновую лампу, после чего сразу стал видимым в дальнем темном углу.
— Леша, — представился он, раскладывая на столе буханку хлеба, кусок сала, помидоры, огурцы, вяленую рыбу. — Садись подкрепляйся, товарищ Жаркова.
Ольга усмехнулась не без иронии:
— Богато живете! — и присела на табуретку.
— Снабжение у меня налажено, — засмеялся Леша, и зубы его чисто, прохладно блеснули, а в глазах засветились озорноватые огоньки.
Ему было лет двадцать пять, не больше, как показалось Ольге. У него был светлый чуб, который сейчас, при свете керосиновой лампы, переливал медью, в то время как резкие разлетистые брови отливали сизой чернотой. Отпущенные усы и бородка тоже были черны; они придавали худощавому молодому лицу мужественный, отчасти даже сурово-аскетический облик, но вовсе не старили его… не могли состарить, при этих озорновато-веселых глазах, при этой белозубой улыбке.
— Да ты ешь, ешь, не стесняйся! — говорил Леша ободряюще, с непринужденностью старого знакомого. — У меня тут провианта на целый год хватит. Жильцы — они всякого харча сюда натаскали: на случай, если их засыпет во время бомбежки. Сухарей, сала, воблы — всего вдоволь в моей лавочке.
— В общем, живи не тужи, — заметила Ольга с прежней иронической усмешкой. — Так, на даровых харчах, и до прихода наших можно отсидеться.
— Что ж, это было бы неплохо: отсидеться и выжить, — невозмутимо кивнул медным чубом Леша. — Вот только боюсь: удастся ли?
— Ничего-о, удастся! — успокоила Ольга, а в душе ее
