Юность - Николай Иванович Кочин
Коммунистов и добровольцев мы провожали в самое, «светлое воскресенье». Помню, стоял звон по всей волости, светило яркое солнце, по улицам сел и деревень ходили попы и пели «Христос воскресе из мертвых…» Жидкая толпа из старых людей и женщин сопутствовала им. Девки на околицах катали яйца. А мы с красным флагом шли по волостному селу и пели: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…»
На пожарном сарае, на церковной ограде, на стенах сельсовета мы расклеили письмо губкома ко всем уездным исполкомам о бережном отношении к середняку, предостережение против насильственного введения общественной запашки или организации коммун, которые насаждались тогда ретивыми администраторами. ЦИК издал декрет об амнистии всем крестьянам, участвовавшим по несознательности в кулацких мятежах. В это же время был ослаблен чрезвычайный налог на середнячество. Кулаки, пытаясь из этой ситуации извлечь для себя выгоду и разыгрывая «обиженных местными властями крестьян», писали бесконечные жалобы в Совет Народных Комиссаров, а то и Ленину. Жалобы препровождались в губисполком. Кулаки загромождали аппарат кляузами, плодили волокиту и клеветали на местные власти. Слухи разрастались, беспокойство охватывало всех, даже детей. Мужики ездили на базар единственно для того, чтобы узнать очередную новость. С одного базара привезут слух, что «в чужих странах большевиков переводят», и расскажут нечто фантастическое о Карле и Розе, с другого базара везут историю, что «в чужих странах — везде коммунизм».
Во время мобилизации коммунистов некоторые из них вдруг оставили партию. Пагубнее этого явления в смысле влияния на умы деревенские я ничего не знал. «Вот они, шкурники, — замечали при этом мужики, — засели у государственного пирога в волости, им горя мало. Паек получать, так они первые, а на фронт идти — за бабий сарафан прячутся. Опять же наши сыновья лезут на генерала грудью».
Помню, в ту пору бабы много молились одной и той же богородице: бедные умоляли ее защитить советскую власть, а богатые — даровать победу адмиралу. Гадалки предсказывали на картах судьбу Советской России и хорошо тогда зарабатывали. Ребятишки употребляли имя адмирала, как бранное слово, и одного строптивого товарища так и прозвали у нас «Колчаком». Девушки складывали песни про гибель милого в стане белых. Бабы, собираясь у колодцев, беспрестанно судачили о том, чьи же теперь мужья на очереди по мобилизации. Мужики при лампадках ежедневно до полуночи спорили и вдавались в догадки об источниках адмиральской мощи. И почти все сходились на том, что «не иначе, как чужеземные правители за него заступились, иначе кто бы ему дал хлеб, золото и солдат». В газетах прочитывались все малейшие заметки о продвижении адмирала и каждый раз производились вычисления, насколько он далек от наших мест. Но так как названия городов прифронтовой полосы никому дотоле не были известны, — ответы получались самые противоречивые. Одни говорили, что Колчак за пятьдесят верст от нас, другие настаивали на пятистах, а третьи доезжали до пяти тысяч. Доподлинно известно было только одно, что Колчак все наступал и наступал…
Наша агитбригада читала по девичьим артелям Демьяна Бедного:
Еще не все сломили мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи! Мы в огненном кольце!
Однажды — это было майским днем — я получил газеты из волости и, пробежав глазами по заголовкам, был сразу ошеломлен. От волнующей радости спирало в груди. Я побежал искать Якова. Он на крылечке чинил смазные сапоги своему сыну. Я вбежал на крыльцо и, оттого что задохнулся от бега, произнести сразу ничего не мог, стоял с газетой в руке и только потом вымолвил:
— Колчак-то того… знаешь ли?
Яков поднял на меня серьезный взгляд, в котором отразилась тревога. Он взял газету, повертел в руках и, не зная, где найти про Колчака, положил ее на ступеньку.
— Колчак, имей в виду, разбит наголову, — начал я прерывающимся голосом. — Под Оренбургом потерял он все полки, пулеметы и орудия, лошадей и генералов. Взято в плен белых полторы тысячи. Шестьсот человек штыками сброшено в реку… Командующий двадцать первого полка утонул… полностью истреблен отряд Дутова…
— Погоди, — сказал он, — надо это услышать в полной форме… Читай каждое слово отдельно.
Я прочитал ему из газеты информацию «Красный фронт». Она начиналась перечислением того, кто под Оренбургом отличился. Например, командир Орского полка, перебив белых у пулемета, забрал его и притащил на спине, ошпарив спину…
— Постой, — сказал Яков, переводя дыхание и не имея сил зараз выпить чашу радости, — ты на этом месте остановись… передохнем, а потом уж дочитаем… Эх, голова! — он поглядел на газету. — Заметка-то маленькая?
— Маленькая, — сказал я, — и дочитать осталось одну только строчку.
— Не говори, какая… оставь так, на загладку…
Он покрутил головой, и на его лице просияла улыбка.
— На спине принес пулемет… поглядеть бы, как он нес, одним глазом, право. И таких людей поработить хотят! Чудаки… Ну, как же можно такого человека поработить? Он зубами выест себе дорогу к свободе. Теперь, Сеня, читай последнюю строчку.
И я дочитал последнюю строчку. После того Яков перечитал ее еще раз уже сам.
— Теперь вели выпустить всех бегунов, — сказал он, — всех болтунов и смутьянов, сидящих в амбаре. Они нам не страшны. Отправь их гуртом в волость. Там разберутся.
И вот мы гнали с Васей Долгим этих бегунов, болтунов и смутьянов по селу к подводам, а ребятишки бежали за ними и пели про Колчака:
Сюртук сносился,
Погон свалился,
Табак скурился,
Правитель смылся…
НОВОРОЖДЕННОЕ ПЛЕМЯ
Пусть бранятся —
Не печалься!
Пусть ругают —
Не тужи!
И платочком
Красным уши,
Чтоб не слушать,
Повяжи!
Из комсомольской песни
Этой весной поля покрылись заплатами пустошей — много осталось земли незасеянной. Беднота все семена съела; кроме того, не хватало у нее инвентаря и рабочих лошадей. Некоторые крестьяне сознательно
