Виталий Закруткин - Сотворение мира
Третий месяц мотался в лесах между реками Стырь и Горынь зажатый со всех сторон немцами, поредевший в непрерывных стычках с ними кавалерийский эскадрон политрука Федора Ставрова. Устали, подбились кони, изголодались, изнемогли люди. При каждой попытке вырваться из окружения росло количество раненых. Однако Федор крепко держал в руках бразды правления. Однажды, выстроив эскадрон, сказал прямо:
— Я должен предупредить вас: если кто дрогнет, струсит, подведет товарищей в бою, пощады не будет. Присягу надо выполнять. Сам я отвечаю и за себя и за эскадрон в целом перед народом, перед партией, перед собственной совестью, наконец. И от каждого из вас требую того же…
Не проронив в ответ ни звука, бойцы угрюмо смотрели на Федора. А он стоял перед строем, стиснув зубы, и на его исхудавшем, темном от ветров и солнца лице застыло выражение каменной твердости.
Пожилой старшина Иван Иванович Кривомаз хрипло обронил:
— Полагаю, товарищ политрук, ни одной стервы в эскадроне пока нет. И надеюсь, не будет.
— Я тоже надеюсь на это, — уже мягче сказал Федор.
После того были новые стычки с немцами, новые неудачи, а все же эскадрон упрямо продолжал свое движение в восточном направлении. Двигались преимущественно в ночное время. Отдыхали днем. Изредка, однако, случались и ночевки.
На одну из ночевок эскадрон расположился в неглубоком овраге у опушки леса. Не разжигая костров, люди повалились на влажную траву, наспех погрызли смоченные родниковой водой сухари и уснули.
Устало пофыркивали стреноженные кони. Жужжали комары.
Закинув за голову немеющие руки, Федор лежал, вслушивался в разрозненные близкие и дальние звуки душной ночи, думал в который раз об одном и том же: «Что же случилось? Почему свиное рыло, то самое, о котором так презрительно говорили мы все, не только влезло в наш огород, но гонит нас, хозяев, без остановки? Вот и меня с моим эскадроном гоняет из стороны в сторону. Мы предоставлены самим себе: решай сам, что тебе делать, по своему усмотрению! А что я должен делать?.. Десятки людей глядят на меня с надеждой, верят, что я могу совершить чудо, выхватить их из лап смерти, спасти, привести к своим. А разве я бог? Я такой же, как все они. У меня такое же, как у них у всех, сердце. И для этого сердца достаточно одной пули, кусочка свинца, чтобы оно остановилось навсегда… И разве мне, живому человеку, не свойственно чувство страха? Разве я лишен инстинкта самосохранения? Разве не могу в этом проклятом лесу сам потерять веру в себя и в товарищей?»
Он содрогнулся от этой мысли и яростно осек самого себя:
«Нет, врешь! Ты, коммунист, не имеешь права распускать сопли! Волею обстоятельств ты стал первым ответчиком за многие человеческие судьбы, за эскадрон, за честь полка. И потом, братец, не забывай, что рядом с тобой есть другие коммунисты — многоопытный Иван Кривомаз, славный парень Женя Найденов, пулеметчик Василий Сычугов. И еще комсомольцы… Вот собери их всех, собери сейчас же! Сядьте и держите совет, как положено большевикам. Ищите выход…»
Федор поднялся, затянул расстегнутый ремень, привычным движением руки передвинул к правому боку тяжелую кобуру с пистолетом, осторожно зашагал между распростертыми на земле бойцами и услышал в темноте приглушенный тенорок Жени Найденова:
— Ложитесь теперь, отдохните…
Шла смена караульных. Найденов сам был за разводящего и, видимо, только что возвратился с теми, кто отстоял на посту положенный срок.
— Найденов, иди-ка сюда, — негромко позвал его Федор. — Возьми свой фонарик, разбуди всех коммунистов, всех комсомольцев и направляй их к тому вон дубу. Надо поговорить…
Однако задуманное им собрание не состоялось. Едва забрезжил рассвет, послышался гул танковых моторов. Танки приближались не с запада, а с востока.
По склону оврага скатился мокрый от росы Сычугов. Доложил, задыхаясь:
— Товарищ политрук! Немцы прямо сюда прут. До десятка танков и автоматчики на броне!
— Старшина Кривомаз, седлать коней! Раненых в повозки! — отрывисто бросил Федор. — Пять бойцов с гранатами — быстро на кромку оврага. Я сам буду с ними, а ты, Иван Иванович, отводи остальных к тому сожженному хутору, где стояли вчера. Жди нас там…
Когда Федор в сопровождении пяти бойцов продрался сквозь мокрые кусты наверх, танки были уже совсем близко. Метрах в ста пятидесяти, не больше. Их приземистые силуэты четко выделялись на фоне занимавшейся алой зари. Федор насчитал восемь машин. Они двигались пока без выстрелов. На броне, тесно прижавшись друг к другу, гнездились автоматчики.
Федор повернулся к Сычугову:
— Вжарь по их мордам, пока они кучно сидят.
Пулеметная очередь Сычугова прогремела немедленно. Выползший вперед молодой боец Никита Охрименко метнул первую гранату. И удачно. Один из танков завертелся на месте. Сам Федор, чуть приподнявшись, сбил гранатой гусеницу со второго танка. Автоматчики врассыпную кинулись назад. За ними ретировались и уцелевшие танки. Укрывшись метрах в двухстах, они открыли бесприцельную стрельбу из пушек. Снаряды их рвались далеко за оврагом.
«Накроют, сволочи, Кривомаза и раненых побьют, — подумал Федор. — Пора и нам отходить. Через овраг они за нами не полезут». Он привстал, крикнул тем, кто был с ним:
— За мной!
Уже на дне оврага, ополоснув потное лицо холодной родниковой водой, Федор убедился, что все пятеро бойцов живы, только у Сычугова пуля обожгла щеку и задела ухо.
То, что немецкие танки пришли ночью, по бездорожью и с востока, а не с запада, несколько удивило Федора. Он не знал, что немцы пытались перекрыть пути отхода одной из советских дивизий, которая неделю назад попала в окружение и прорывалась к своим. Немецкий генерал тоже не знал, что дивизия эта минувшей ночью успела перейти линию фронта, и теперь искал ветра в поле. Перестрелка у оврага заставила его поверить в то, что ему наконец удалось обнаружить неуловимую дивизию и теперь-то уж она от него не уйдет. Он развернул против нее два танковых полка и батальон мотоциклистов. Вся эта группа медленно продвигалась на запад.
Пришлось и Федору уводить свой эскадрон все дальше от линии фронта в западном направлении. Как было условлено, он догнал Кривомаза на сожженном лесном хуторке. За последние дни людей в эскадроне осталось совсем мало: всего тридцать три здоровых бойца да девять раненых, которых везли на телегах. Одежда на них висела клочьями, обувь истрепалась…
Расставив дозорных, Федор собрал на краю черного пепелища коммунистов и комсомольцев. Они расположились тесным кругом. Кто, не теряя времени, чинил гимнастерку, кто брюки, а иные лежа смотрели в чистое осеннее небо, сцепив на груди исцарапанные руки.
Федор тяжелым взглядом обвел собравшихся, тоскливо подумал: «Довоевались».
— Ну? Что дальше будем делать, товарищи? — угрюмо спросил он.
Все промолчали. Слышно было, как в полуобгоревших ветвях старых дубов лениво шумит слабый ветерок, где-то высоко в поднебесье проплыла на юг, трудно взмахивая крыльями, гусиная стая. Вдоль пустынной хуторской улицы серым облачком взметнулся пепел, завертелся клубками и исчез за черными остовами мертвых домов.
— Что будем делать, я вас спрашиваю? — тихо повторил Федор. — Обстановка ясна для всех: противник все больше теснит нас на запад, отжимает от линии фронта. Есть нам нечего, раненые умирают один за другим. Положение очень тяжелое. Надо решать: что будем делать?
Старшина-сверхсрочник Иван Кривомаз посмотрел на Федора, в раздумье прикусив обветренные губы, шевеля щетинистыми усами.
— Воевать будем, товарищ политрук, — сказал он наконец. — Сами ж вы напоминали нам про присягу.
— Присягу выполнять надо, это правильно, — отозвался молодой боец с рыжеватым чубом, — а только объясни ты нам, товарищ старшина, чего мы жрать будем? Погляди на людей, у каждого живот подвело.
— А ты не паникуй, Ямщиков, — отозвался Кривомаз. — Расплакался навроде маленького дитенка. Чай, мы не в пустыне воюем и не на кладбище. Кругом скрозь живые люди живут. Понимаешь ты это, Ямщиков? Наши люди! Харчи найдем, не в харчах дело.
— А в чем же? — спросил Ямщиков.
— В том, друг сизый, что нам негоже духом падать. Или ты уже гадаешь, куда на всякий случай сунуть свой комсомольский билет?
Осторожно потирая раненое ухо, приземистый Сычугов перебил разозленного старшину:
— Погоди, Иван Иванович, не обижай парня. Мы сейчас свою судьбу решаем. Судьбу эскадрона. Харчи харчами, а нам, окромя хлеба, нужны еще и боеприпасы, и теплая одежа, и карты местности, на которой будем действовать. И раненых, опять же, не бросишь середь леса.
— Известное дело, не бросишь… Это уж вовсе не по-людски, — наперебой заговорили другие.
— А какую помощь мы им окажем, ежели у нас остались только две бутылки йода да бидон карболки?
