Виталий Закруткин - Сотворение мира
Тодора Цолова они увидели таким же энергичным, живым, румяным, как при первой встрече в Париже, только, может, седины прибавилось на висках. Он легко вскочил с кресла и устремился навстречу Бармину и Селищеву, широко раскинув руки.
— Здравствуйте, друзья мои! Я знал, что вы приедете, и уже рассказал о вас кому следует все хорошее, что знал. Рассаживайтесь, пожалуйста, поближе к столу. Вот папиросы, вот пепельница и зажигалка. Прошу вас: не стесняйтесь.
Несмотря на то что Цолов был в сером штатском костюме, по обстановке — карта на стене, три телефонных аппарата, стройный капитан в приемной — было понятно, что встреча происходит в служебном кабинете какого-то военного учреждения.
Расспросив гостей об их здоровье, настроении, работе, Тодор Цолов перешел к делу, ради которого пригласил в Москву двух бывших русских эмигрантов.
— Мне с самого начала хочется предупредить вас, товарищи, что после нашего сегодняшнего разговора вы вправе поступить так, как подскажет вам совесть… — Он сделал короткую паузу. — Командованию Красной Армии необходимо уточнить некоторые данные о немецкой группе армий «Юг», которой командует фельдмаршал фон Рундштедт. Кроме того, стало известно, что в Германии оживились и вооружаются старые зубры контрреволюции, охвостье белогвардейщины. Их собирает небезызвестный генерал Краснов, тесно связанный с Розенбергом и успевший напялить на себя мундир гитлеровской армии. Нацисты намереваются использовать этого мерзавца для раскола донского казачества, готовят его и руководимую им банду для отправки на Дон. Мы не имеем права сбросить их со счетов. Тут тоже надо во всем разобраться.
Цолов подошел к Бармину, положил руку на его плечо:
— Как вы отнесетесь к тому, если советское командование предложит вам отправиться в тыл к немцам? Не скрою, товарищи: это я посоветовал начальству обратиться к вам, потому что знаю вас по Испании. Повторяю: никакого, как говорится, давления на вас не будет. Стопроцентная добровольность! Ответ я могу подождать день-два. Подумайте.
Наступило долгое сосредоточенное молчание. Наконец Максим сказал:
— Не знаю, как Петр Григорьевич, а я готов дать согласие немедленно. Говоря по совести, мне надоело сидеть в архиве и читать бумаги о том, сколько было свиней или колодцев в станице Константиновской в девятьсот девятом году и сколько стало их в девятьсот десятом. Зачем это мне? К тому же… — Он запнулся.
— Что к тому же? — заинтересовался Цолов.
— К тому же я не забыл, что на мне висит немалый долг перед земляками, — договорил Максим. — А долги положено отдавать. Одним словом, не хочется мне помирать должником. Так что, товарищ Цолов, можете передать кому полагается, что я согласен выполнить все, что от меня потребуют…
Тодор Цолов поднял бровь, глянул на Бармина:
— А что вы скажете, Петр Григорьевич?
На худощавом лице Бармина не дрогнул ни один мускул.
— То же самое, — твердо ответил он. — Я ведь тоже должник. Раз пришла пора возвратить долг, честный человек обязан это сделать.
— Я был уверен в таком исходе нашей беседы, — взволнованно сказал Цолов. — Спасибо вам, дорогие друзья. Если вы посчитаете нужным съездить домой, попрощаться с близкими, в вашем распоряжении примерно неделя.
— У Петра Григорьевича на Дону никого нет, — сказал Максим, — а я с дочкой уже простился. На всякий случай.
— Только вот как быть с нашей службой в архиве? — осведомился Бармин. — Очевидно, придется просить об увольнении.
— Об этом не беспокойтесь, — сказал Цолов. — Все будет улажено.
— Что ж, тогда нам незачем ехать домой, — повторил Максим.
— Видимо, так, — согласился Цолов. — Сейчас вас отвезут в гостиницу, а завтра после полудня мы встретимся еще раз…
Вечером в гостинице Максим неторопливо ходил из угла в угол и говорил Бармину:
— Понимаешь, Петр, душа моя спокойна. Родную станицу я повидал, родительским могилам поклонился, дочку Таю обнял, рад, что у нее добрая семья. Даже паспорт советского гражданина мне выдали — стал полноправным человеком… Могу я еще послужить своей земле? Не растерял силу? Нет, не растерял. Значит, обязан, как солдат, честно выполнить то, что от меня требуется. Не так ли?
— Да, Максим Мартынович, именно так, — сказал Бармин, — придется только нам с тобой танцевать на острие бритвы. Нацистов я знаю. Доводилось видеть их в Париже. Гнусные твари, подлые и жестокие. В случае провала они с нас шкуру сдерут, причем будут сдирать медленно, со вкусом. — Помолчав, добавил: — Противно мне мое эмигрантское прошлое, но еще противнее жить под личиной этого прошлого, прикидываться заядлым контрреволюционером и не дать ни малейшего повода для подозрений. Ох, как это непросто! Проверять нас будут долго и тщательно.
— Что ж, дорогой Петро, — заключил Максим, — согласие Цолову дано, не идти же теперь на попятную.
Бармин кивнул утвердительно:
— Видимо, так…
Весь вечер они просидели у распахнутой балконной двери. Огромный город был затемнен, лишь изредка внизу проносились редкие автомобили, которые угадывались по едва заметным тусклым полоскам мерцающего света. Автомобильные фары были заклеены черной бумагой с узкой прорезью, в ней на мгновение мелькал и тотчас же гас слабый луч.
На следующий день постояльцы гостиницы «Москва» из комнаты № 369 были снова у Цолова. На этот раз в просторном кабинете кроме Цолова сидел худощавый пожилой генерал. Цолов представил ему сперва Бармина, потом Селищева.
Генерал ограничился молчаливым поклоном тому и другому. Разговор повел Цолов:
— Вам придется скрыть от немцев только два момента из ваших биографий: то, что, находясь у Франко, вы были связаны с нами, и то, что возвратились в Советский Союз по доброй воле. На вопрос о причине возвращения следует ответить, что вас вскоре после прибытия к франкистам завербовал для секретной работы на советской территории офицер абвера полковник Хольтцендорф. Но здесь, в СССР, вы были арестованы — что соответствует действительности — и при первой же возможности постарались сбежать. Запомните, пожалуйста, такую легенду: побег совершен вами в мае сорок первого года из новочеркасской следственной тюрьмы, в начале июля вам удалось перейти линию фронта и добраться до Берлина; там впервые услышали о намерениях генерала Краснова и стремитесь связаться с его группой. Полковник Хольтцендорф предупрежден об этом. Я вам дам берлинский адрес женщины, у которой надо снять квартиру. Это пожилая вдова профессора, зовут ее Гертруда Керстен. Однако все добытые вами сведения вы будете передавать не ей. Когда возникнет необходимость, к вам придет наш человек. Он скажет: «Дядя Тодор из больницы вышел и просил вас не беспокоиться». Это пароль. Запомнили? «Дядя Тодор из больницы вышел и просил вас не беспокоиться»…
Цолов переглянулся с молчаливым генералом. Тот еле заметно наклонил голову.
— Послезавтра ночью вы будете доставлены самолетом на польскую территорию, в лес севернее Зелены-Гуры, — продолжал Цолов. — Там вас встретят наши люди и проводят куда следует. Если не удастся посадка самолета, придется прыгать с парашютом. Завтра вы потренируетесь.
— В Берлине мы все время будем вместе с Максимом Мартыновичем? — поинтересовался Бармин.
Цолов ответил уклончиво:
— Я не уверен в этом. Допускаю, что вам, Петр Григорьевич, придется примерно через месяц съездить в Париж. На некоторое время. Для чего — мне неизвестно. Думаю, однако, что полковник Хольтцендорф попытается связать вас с нужными людьми во Франции. Впрочем, это только мое предположение…
Все время молчавший генерал посмотрел на часы и поднялся.
— Мне пора. — Обмениваясь с Барминым и Селищевым крепкими рукопожатиями, сказал: — Спасибо вам, товарищи, за вашу готовность послужить Родине. Можете не сомневаться: в случае необходимости мы всегда постараемся помочь вам. Желаю успеха и удач. Желаю благополучного возвращения…
Весь остаток дня они провели наедине с Цоловым, который подробно рассказывал им о Краснове и его окружении, советовал, как вести себя с этими подонками, сообщил еще несколько берлинских адресов и паролей. Разошлись поздно вечером.
…Через четверо суток советский пилот без помех перелетел ночью линию фронта и высадил двух своих пассажиров на лесной поляне, там, где было запланировано. Бармина и Селищева встретила группа польских партизан. Неделю они прожили в партизанском лагере, а затем, снабженные отлично сделанными документами с печатью немецкой военной комендатуры города Зелена-Гура, отправились в Берлин, встретились с полковником Вальтером Хольтцендорфом и поселились в уютной квартире фрау Гертруды Керстен на Рунгештрассе.
Началась новая полоса их нелегкой жизни, полная волнений, тревог и опасности…
