Хозяйка леса - Вера Федоровна Бабич
Парфенов, сгорбившись, долго стоял у окна, потом открыл сундучок и водворил свои нехитрые пожитки на прежнее место.
Матвеевна собрала со стола грязную посуду, пошла на кухню. По разговору за столом она поняла, что Настя знавала летчика в войну, но старухе в голову не могло прийти, что этот лысеющий дядя с брюшком и тот, которого она когда-то мельком видела на фотографии — бравый лейтенант — один и тот же человек. Скрытная дочка не посвятила мать в свою тайну.
Стрешнев сидел на диване, заложив ногу за ногу, дымил папиросой и лениво оглядывал скромную обстановку комнаты Анастасии Васильевны.
— Я верю в судьбу, Асенька. Увидеться, да еще у тебя в доме… Мне в Олонец путевку выписывали, а потом переменили на Крутогорск. Кириллова в Олонец, а меня сюда. Ты рада?
— Конечно. Мы волновались, ждали… Не верили, что нам дадут аэросев.
Анастасия Васильевна взяла книжку, села на другой конец дивана. Стрешнев с минуту следил за голубыми кольцами табачного дыма.
— Ты так говоришь, словно тебе все равно: Кириллов или я, — сказал он.
— Нет, почему же? — Анастасия Васильевна раскрыла книжку. — Я рада тебя видеть.
Она солгала. Лучше бы приехал незнакомый ей Кириллов. Зачем ворошить прошлое?..
— Спасибо тебе, что оставила прежнее «ты». — Стрешнев подсел к ней, взял за руку.
— Тебе понравилась Карелия? — Она отодвинулась от него, будто за тем, чтобы поправить прическу.
— Да, ничего, — равнодушно отозвался Стрешнев, сделав вид, что не понял ее движения.
— Хочешь послушать стихи? — Анастасия Васильевна полистала книжку. Она не знала, чем развлечь неожиданного гостя.
Пришла весна в Карелию…
Звенит речонка шалая,
Падун гремит и ценится,
закованный в гранит.
На кочках самоцветами
горит брусника талая,
Папахи скинув белые,
лохматый лес шумит.
О счастье, где-то спрятанном,
о счастье, в битвах добытом,
Седую сказку мудрую
озерный край хранит.
Стрешнев зевнул, извинился: он не любит стихов. Анастасия Васильевна хотела напомнить ему библиотеку в маленьком сибирском городке, дни их первого знакомства, стихи Блока, которыми он увлекался, — и раздумала.
— Скверно устроена жизнь, Ася. Все годы чего-то добиваешься, тратишь силы, горишь… Достигнешь, думаешь: вот оно хорошее, посмотришь и разочаруешься. Не то! Напрасно потратил силы, время. Я устал от жизни. — Стрешнев вздохнул, то ли притворно, то ли искренне, она так и не поняла, и продолжал с грустным выражением лица. — Я часто вспоминал тебя, Ася. Думал: забыла или еще помнит? А я, веришь, все помню, ничего не забыл. Помню сибирский городок Абакан, библиотеку в Доме культуры. Помню, как ты пришла ко мне на улицу Коммунаров. Помню наши прогулки, черное небо и яркие золотые звезды. Как давно это было! Будто во сне. Ах, если бы можно было вернуть то время, нашу молодость, любовь, светлые надежды. Но увы! Реки не текут вспять…
Анастасия Васильевна слушала, смотрела на него и не находила в своей душе ответа его словам. Прошлое отодвинулось, потеряло свою остроту. Она смотрела чужими глазами на прежние волнения и страдания своей любви к нему, словно то была не она, а кто-то ей очень знакомый, близкий ей человек. Скажи Стрешнев ей сейчас: «Ася, вот тебе моя рука, на всю жизнь», — ничто в ней не дрогнет, не отзовется. Разве только грусть шевельнется в сердце. Сколько напрасно было потрачено душевных сил в те годы!
Стрешнев, очевидно, почувствовал, что творится в ее душе, и весь как-то сразу потускнел.
— Да… Вот так и живем, — вздохнул он, — Старимся, Ася.
Анастасия Васильевна молчала. Да, ее прежний друг внешне очень изменился. Обрюзг, пополнел, щеки обвисли, глаза потускнели, голос вялый, безразличный. Он сутулился, китель сидел на нем мешковато, подворотничок был мятый, не первой свежести. От прежней выправки, подтянутости, щеголеватости не осталось и следа.
— Помнишь, Виктор, когда мы прощались с тобой на вокзале в Ленинграде, ты сказал: «Пусть каждый из нас найдет свое счастье»?
— Помню, — медленно и уныло проговорил Стрешнев, облокотясь на колено. — Я тогда получил развод. Тебе нужно было тогда взять меня в руки, Асенька. Да-а… Как глупо я тогда вел себя с тобой. Ах, Асенька, только ты одна меня понимала! Какой я дурак! Не мог оценить нашей встречи. Не осуждай меня, Ася. Я и так наказан. Тебя потерял, связал свою судьбу с женщиной, которой деньги нужны больше, чем я… И уйти не могу. Сын… Мальчишке пошел пятый год. Да и куда уйдешь, Ася? Годы не те, чтобы жить на холостяцком положении. Новую семью заводить? А вдруг еще хуже будет? Да и сердце постарело. Не хочет волнений…
Стрешнев откинулся на спинку дивана, устало прикрыл веки. Анастасия Васильевна с раскрытой книгой на коленях задумчиво смотрела на огонь лампы, затененной ситцевым пестрым абажуром. В доме стояла тишина, только за окном шумел ветер, и изредка ветки рябины царапали стекло.
Анастасия Васильевна взглянула на Стрешнева. Этого человека она когда-то любила. И он ее бросил.
— Моя жизнь скверно сложилась… Но так хочется ласки, тепла, Асенька.
Стрешнев опустил голову.
Она увидела тщательно зачесанную лысину, мягкую, обвисающую щеку, глубокие лучи морщин у левого глаза.
— Мы с тобой расстались семь лет назад, да, Ася? Ты очень изменилась…
— Постарела?
— Нет, ты стала совсем другой… Сильной и очень красивой.
Она ничего не сказала.
Стрешнев вздохнул.
— Ну что же, мне пора, — сказал он и встал. Он медленно надевал куртку, надеялся, что она остановит его.
— Ты уезжаешь мурманским поездом? — спросила Анастасия Васильевна.
Стрешнев взглянул на ее равнодушное лицо, понял: спросила потому,
