Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Вместо этого всего он, как в прошлый раз, повернулся на левый бок, притиснув сердце к полу…
Да, гений ты, гений, товарищ Потапов.
И уснул.
Обед с начальством
Когда он проснулся, солнышко уже встало. Потапов лежал, закинув руки за голову, — такая типичнейшая поза никуда не спешащего человека. Он лежал и глядел, как у потолка, в дуновении не ощущаемого отсюда ветра, тяжело колышется одинокая и толстая от старости паутина.
А за окном опять было тихо и погоже, словно природа извинялась за ненастное начало весны… Тут его удивило кое-что… Лампа была погашена… А может, перегорела?.. И стул как-то странно был отодвинут в сторону.
Потапов поднялся. Бумажки его лежали совершенно в том же виде, что он оставил. Он придвинул стул как было — как удобно сидеть. А лампа перегорела, да и все. И подумав так, включил лампу. Она бледно засветила навстречу утреннему солнцу. И странно сделалось Потапову. Он представил себе, как кто-то поднимается сюда, а он, Потапов, спит в углу, словно пьяный, и лампа горит на столе.
Тихо ступая босыми ногами, он сошел по лестнице вниз. Что-то неуловимо здесь изменилось… И запах папиросного дыма… Он тихо открыл дверь в Севину комнату. И так остался стоять на пороге.
Они оба лежали — Сева и Маша. Лежали, тесно прижавшись друг к другу. Было в их позе что-то почти истерическое, какой-то надрыв. В то же время лица их были спокойны, даже безмятежны, какие бывают у заснувших усталых любовников. Во всем Севкином обличий чувствовалась легкость, сейчас никто бы не дал ему тридцати трех лет. Какое там — двадцать, ну, может быть, двадцать два или три… Маша была прекрасна. Это сразу становилось понятно, с единого взгляда. Она была красивей Элки и Вали, красивей всех женщин, каких Потапов когда-нибудь видел!
Он тихо и быстро прикрыл дверь, вышел на террасу. Увиденное стояло перед глазами… Наваждение! Он снова вспомнил, как они лежат, боясь хоть на секундочку отпустить друг друга.
И понял Потапов, что никто и никогда в жизни не станет его любить так, как вот эта прекрасная и неверная Маша любит Севу… А зато… зато у меня есть «Нос». И еще у меня есть письмо от Вали… Так он поспешно крикнул себе, словно спасаясь от чего-то.
Но письмо это… Чем дольше лежало оно в потаповском кармане, тем труднее было его открыть. Последние пять дней Потапов его и вовсе не доставал.
А зато я сегодня гений, понятно вам? Да, гений! Ну так радуйся же, чудак-человек!.. Но не чувствовал радости. Облегчение — да, но это и все.
Нет уж, ни черта подобного, ты будешь радоваться, будешь, как миленький будешь! — сказал себе Потапов. Он вывел велосипед, пришпорил его как следует: а ну пошел, а ну быстрей, конь, к магазину!
И совершенно не учел, сколько сейчас времени.
— Надо же, как запыхался, — сказала продавщица. — Что, не можешь терпеть?
— Не могу! — ответил Потапов весело.
— Ничего-ничего, потерпишь, — сказала продавщица, — потерпишь до одиннадцати, будь уверен.
Ведь даст, подумал Потапов, душу вымотает, а потом даст. Чего бы ей сказать такое? И начал плести историю про друга с Кольского полуострова, у которого самолет и которого надо проводить… Оригинальное изобретение. А главное, очень новое…
— Что ж ты такой нескладный? — продавщица покачала головой. — Уж сказал бы честно, что дай, мол, Наташа, опохмелиться. И то бы лучше подействовало.
— Дай мне, Наташенька-спасительница. Дай ты мне, пожалуйста, опохмелиться.
Продавщица повернула к нему удивленное лицо:
— Я ж тебе сказала, с одиннадцати… Такой интеллигентный, думала. Всегда: здрасьте, спасибо. Думала: ну прямо научный работник. А он — пожалуйста: дай, Наташа, опохмелиться! — Продавщица и сердилась и смеялась одновременно. И оба эти занятия делала от чистого сердца.
— Вот же шут тебя знает, что за баба! — сказал Потапов. — Про товарища толкую — не верит. Опохмелиться — опять ей плохо… Ну товарищ, ты понимаешь, у-ез-жа-ет!
— Опохмелиться! Уж врал бы одно.
— Ну подумай сама, шампанским кто-нибудь опохмеляется?
Продавщица была, видно, озадачена.
— А вам… — она запнулась на секунду. — А вам чего ни дай, все хорошо. Лишь бы выпить.
Потапов протянул ей деньги.
— Только за рубль восемьдесят две нету, имей в виду!
— Да шампанского мне, пару бутылок! — засмеялся Потапов.
— Чего? Правда, что ль, друг? — изумилась продавщица.
— Ну, врать я тебе стану…
Он улыбнулся ей и ушел. И всю дорогу до дому улыбался, вспоминая их разговор. А слоистый утренний воздух летел ему навстречу.
С черного хода и по возможности тихо он пробрался на кухню. Достал стаканы. Заглянул в холодильник — столько еды он уже давненько не видел.
Он пожарил яичницу. Жуть, конечно: шампанское с яичницей! А что поделаешь, делать-то все равно нечего! Подрезал вареной колбасы. Отнес все на террасу. Ну теперь уж пора будить. Опять представил, как они там спят. Да кто же посмеет их будить?! Яичница стыла катастрофически!
Но ему везло в тот день. Дверь открылась, и на террасу вышла Маша в синем, довольно легкомысленном халатике. Потапов невольно покраснел. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Причем Маша удивленно. Наконец она улыбнулась, давая понять, что пора бы ему произнести обычные утренние слова.
Однако язык Потапова сделался свинцовым.
Но ему везло в тот день! Почти тотчас вслед за Машей на террасу вышел Сева. Он тихонечко отодвинул Машу и пошел к Потапову. Сразу и безоговорочно было понятно, что Сева рад его видеть.
— Привет, Робинзон! Смотрю, совсем тут рехнулся. Ты что, вчера у нас… того?..
— Уже месяц в рот не брал!
— Ну понятно. — Севка кивнул на стол. — Шампанское на завтрак. В девять утра!
Маша засмеялась.
— Кончайте вы, борцы за нравственность. Я кой-какую работенку кончил. Я сегодня гений.
— О! — сказал Сева. — И выражаешься прямо как Блок.
— Почему Блок?
— А это же его крылатая фраза. Когда закончил «Двенадцать», то в дневнике написал: «Сегодня я гений».
Однако Потапову сейчас не хотелось ни на Блока походить, ни на кого другого. Он крикнул:
— Граждане, яичница стынет! Машенька! — и стал открывать бутылку.
— Неужели правда будем пить? — удивился Сева.
— Конечно, будем! — ответила Маша.
Потапов невольно засмеялся: она была все-таки восхитительная женщина. Но состоять при ней Севкой… Минуй меня чаша сия!
Уселись за низенький, в сущности говоря, журнальный столик. И так весело им было есть яичницу и вареную колбасу. И запивать это шампанским. Стрельнув, пробка
