Анатолий Буйлов - Большое кочевье
Не успели гости и пастухи разместиться на шкурах, а Улита уже и блюдца с чашками на столик выставила, и чай заварила душистый. Во время чаепития Лапузин сидел съежившись, угнетенно молчал, пил чай с блюдечка мелкими глотками. Пастухи посматривали на него ободряюще, об убитой важенке никто не вспоминал, все больше обращались к бородачу, бесцеремонно спрашивая его, откуда он родом, женат или нет, долго ли работает в тайге, много ли золота нашел и правду ли пишут в газетах, что в Англии в одном очень глубоком озере водится чудовищный зверь размером с кита? Спрашивали и про снежного человека, и о «летающих тарелках». Затем разговор перекинулся на более близкие, земные темы. И только перед самым уходом гостей, когда Лапузин вышел из чума, Аханя, жестом задержав начальника, застенчиво попросил:
— Ти, начальник, прогоняли иво не нада, иво совисть немножко есть, иво олень убивали больше не будут…
— Нет, батя! — категорично покачал головой бородач. — Его дело решенное: он нас опозорил — с первым же бортом мы его отправим на базу.
Когда вездеход отъехал, Фока Степанович всполошился, что забыли пригласить на чай водителя вездехода.
— Шут с ним, с тем водителем, — успокоил пастуха Родников. — Он сам виноват, даже из кабины не вышел, особого внимания ждал.
— Строгий у них начальник, — заметил Костя. — Видали, что сказал? С первым бортом отправит!
Пастухи начали гадать: уволит начальник Лапузина или все-таки пожалеет его? Сошлись на том, что уволит, уж очень строг, и сказал-то как: дескать, не в Лапузине дело — пятно на всю экспедицию, наказать необходимо, чтобы другим была наука. Оно вроде бы и так, а все ж надо бы парня простить.
На следующий день Аханя поймал в стаде своего личного оленя, рослого жирного чалыма, которого он в прошлом году обучил ходить в поводу, надел на него узду, подозвал к себе Родникова.
— Колья! Ты будешь помогали мине отводить эти олень туда, — и он махнул рукой в сторону геологического табора.
Родников удивленно посмотрел на старика.
— Моя хотим эти олень начальнику подарили. Пускай иво кушили жирный мясо, пускай иво эти парнишка Магадан не прогоняли. Иво, эти парнишка, совесть, однако, остались немножко, пускай иво работает тайге. Так, да, Колья? Как тибе думали?
— Хорошо, Аханя. Пойдем.
И они пошли, ведя в поводу упирающегося оленя.
«Каков старик! — одобрительно думал Родников. — Дипломат! А и верно ведь, надо парня выручать».
При подходе к стану геологов Родников предусмотрительно намотал покрепче уздечку на руку. И вовремя. При виде палаток, вездеходов, лошадей и множества толпящихся возле палаток людей олень испуганно всхрапнул, вздыбился и рванул в сторону так, что Родникову стоило больших трудов удержать его. Аханя указал на тонкое деревце:
— Тут привязали надо.
Пастухов провели в палатку-кухню, усадили за длинный дощатый стол, принялись угощать консервами и чаем, разглядывая при этом гостей с таким откровенным любопытством, от которого Родникову сделалось неловко, точно он предстал перед этими людьми в неприличном виде. Такие откровенно любопытствующие взгляды всегда раздражали его, и в другой ситуации он бы непременно как-то воспротивился этому, но теперь приходилось терпеть.
После чаепития Аханя наконец принялся излагать начальнику цель своего прихода. Старик, должно быть, сильно волновался и оттого говорил путано и быстро, так что в конце речи присутствующие недоуменно переглянулись. Сообразив, что его не поняли, Аханя с досадой поморщился и умоляюще посмотрел на Родникова.
Улыбаясь, тот принялся переводить ломаную русскую речь Ахани:
— Он просит, чтобы вы Лапузина не отправляли в Магадан, — если вы его отправите, то нам, пастухам, будет стыдно. Черт с ним, с оленем. Он говорит, что у Лапузина совесть еще осталась и он больше стрелять оленей не будет. Чтобы все дело кончить миром, старик дает вам в подарок своего личного оленя. Олень жирный, не сомневайтесь, — это уже Родников добавил от себя. И, заметив протестующий жест начальника, перебил его: — Вы, пожалуйста, не отказывайтесь, не обижайте старика.
С минуту в палатке стояла тишина, все смотрели на начальника.
— Ну, хорошо, — выдохнул наконец тот. — Мы оставим Лапузина, парень он действительно неплохой, но оленя все-таки даром не примем — слишком дорогой подарок.
— Бери, бери, начальник! — обрадованно воскликнул Аханя. — Зачем дорого, суксем недорого. Окси! — И он опять принялся объяснять присутствующим свою точку зрения на всю эту конфузную историю.
— Вы не думайте, что старик бедный, — сказал Родников, когда тот закончил свою речь, — ничего ему за оленя не нужно. У него тридцать личных оленей, и он не знает, куда их девать.
— Да-да! Праульно иво говорили — моя много олень! Скоро подыхать будем… Тибе бери олень, моя шибко радовались, спасибо тибе!
— Ну, хорошо, — опять сдался геолог и, обернувшись к рыжему детине, попросил: — Саня! Сходи ко мне, принеси бинокль, с футляром который!
Когда рабочий вернулся, начальник сказал:
— Вот тебе, батя, ответный подарок.
Аханя принял подарок без жеманства и тотчас же стал восторженно ощупывать его и осматривать, как ребенок новую игрушку.
— Окси! Хокан ай! Хокан ай!
Но пора было уходить — близились сумерки, пастухи стали прощаться.
— Постойте, ребята, чего вам пешком ходить? Сейчас вас на вездеходе домой отвезут.
— Не нада, начальник, не нада! — замахал Аханя руками. — Наша люче пешком ходили будем.
Но Родников старика не поддержал — очень уж хотелось ему прокатиться на вездеходе, поэтому он охотно принял предложение начальника.
Кабина вездехода оказалась тесной. Родников умостился на капоте между водителем и Аханей, которому уступил мягкое сиденье.
Все готово — можно ехать. Внезапно открылась дверца, в кабину заглянул Лапузин. Лицо у него смущенное, он кивает Родникову, затем указывает глазами на Аханю, что-то говорит, но из-за шума мотора не разобрать, о чем говорит.
Родников недоуменно развел руками, показал на свои уши, дескать, не слышу ничего. Лапузин досадливо поморщился, сунул в руки Ахани какой-то маленький сверток и захлопнул дверцу. Уже через стекло он увидел, что Лапузин прощально машет рукой и улыбается так, словно отыскал наконец золотую жилу.
Водитель включил скорость, дал газу, и машина, лязгнув гусеницами, рванулась вперед — по-е-хали!
Аханя развернул сверток: в руках у него лежал новенький, из хромированной стали, портсигар с тремя богатырями на крышке.
«Ну, прямо задарили старика!» — с улыбкой подумал Родников.
На капоте сидеть было и горячо, и неудобно, машину то и дело подбрасывало и кренило с боку на бок. Дважды Родников больно стукнулся теменем о железную крышку люка, наконец, стукнувшись в третий раз, он пожалел о том, что сел в эту распроклятую машину. Каково же было бедному Ахане? Из-за болезни легких не переносивший резких запахов и толчков, теперь, попав в кабину, где было все насквозь перепачкано соляркой и маслом, где непрерывно трясло, подбрасывало и швыряло, он страдальчески морщился и смотрел на Родникова, таким укоряющим взглядом, словно хотел сказать: «Вот видишь, из-за тебя страдаю — из-за тебя…»
Мрачный, неразговорчивый водитель не сбавлял газ ни перед какими препятствиями.
«Или специально лихачит, чтобы нас удивить, или просто олух», — сердито думал Родников.
Но тем временем вездеход лихо въехал на невысокую террасу, на мгновение замер и вдруг взревев, окутавшись синим вонючим дымом, с нарастающим ревом, точно раненый медведь, ринулся прямо в полосу молодого листвяка, ломая и приминая деревца, как сухие былинки.
«Вот, гад, что делает»! — возмущенно подумал Родников, осуждающе косясь на водителя. — Ведь можно же объехать!»
— Астанави! Астанави! — закричал вдруг Аханя, взмахивая руками и обернув к водителю гневное лицо.
Водитель резко сбросил газ, приглушив двигатель, изумленно уставился на старика.
— Твоя зачем дерево ломали? Иво тебе шибка мешали, да?! Зачем ломали дерево?! Окси! — Аханя дергал за ручку, тщетно пытаясь открыть дверцу кабины. — Плохой твоя человек — суксем плохой! Совисть тибе нету!
Родников помог старику открыть дверцу. Но и выбравшись из кабины, Аханя продолжал гневно выкрикивать:
— Моя люче пешком ходили будим! Твоя суксем совисть нету! Кэнели бый!
Пожав плечами, водитель развернул вездеход, промяв гусеницами еще целую просеку.
— Окси! Дрян бый! Дрян! Дрян! Убивали нада такой худой люди! Суксем убивали! Тьфу! — Аханя погрозил вслед машине своим сухоньким, как у мальчишки, кулаком и, присев на корточки, закашлялся.
Машина ревела внизу под террасой, синий, разъедающий глаза и ноздри дым все еще стоял над колеей, над переломанными, вывороченными из земли лиственницами.
