Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Так, старик, пока хорошо… Ну а дальше?.. Дальше была полная темень. И он не знал, куда сделать следующий шаг.
Здесь наконец пора объяснить, зачем Потапову понадобилось пчелиное обоняние. Дело в том, что когда «прибор» «раскочегаривается», из него идет дым. Дым этот крайне важно улавливать, анализировать, разлагать на составные части, ища там кое-что… Потапову для этих целей пришлось сконструировать некий улавливатель. В принципе такой был и до Потапова. И все ж он предложил нечто принципиально новое. И принципиально интересное.
Так ему казалось. И Потапов, честно сказать, был до смерти доволен своим «Носом» (так они в группе назвали прибор). На самом деле, как он понял сейчас, в эту вот минуту, в этой вот комнатушке, ничего принципиально изумительного в «Носе» не наблюдалось. Он лишь был последним словом в данной области. Последним миллиметровым шагом тортилы-науки. Вот и все.
Как-то ему сказал об этом Луговой. Он затребовал материал по «Носу». И через несколько дней попросил Потапова зайти.
— Ну что, Сан Саныч, поздравляю, очень нормальная идея! — он сделал паузу. — Только это все гаражи, Сан Саныч…
— Чего?
— Ну как тебе сказать… Ты все гаражи улучшаешь…
— Какие гаражи?
— Ну, гаражи своей идеи, господи! Подъездные пути наводишь, стрелку-указатель в красивый цвет красишь, зеленые насаждения… А тут где-то у тебя машина спрятана, и, по-моему, гоночная.
— С чего ты взял?
— Ну… — Луговой развел руками. — Чую правду!
— У тебя есть идея?
— Если бы…
После этого разговора Потапов, который очень серьезно относился к каждому замечанию Лугового, еще раз обшарил весь материал. И ничего не нашел — не пахло здесь принципиально новыми идеями. Да как бы и не нужны они были: «Нос» работал отлично. Заводы, где проводились испытания, отзывы присылали более чем шоколадные. Так что дальнейшие усилия в этой области были бы не чем иным, как просто рисованием змеи с ножками.
Теперь вдруг Потапов понял Лугового. «Нос» годился не только для их «прибора». И вообще — не только для того, чтоб вынюхивать. Оказывается, он мог еще и увидеть нечто! Но вот что он должен увидеть, «Нос», и каким образом?..
На следующее утро Потапов позвонил Олегу:
— Привет, дедушка! Что новенького в родной конторе?
— Да все старенькое. А у тебя?
— У меня тут, Олег Петрович, озонированный воздух плюс погода курортная. Да еще, говорят, суббота будет через пару дней.
— Ну и?..
— Ну и сочетай: погода плюс суббота. Работай головой, ты же ученый.
— Договорились. Чего с собой захватить?
— Записывай! — Потапов с удовольствием продиктовал Олегу названия статей, которые так или иначе касались проблем «Носа».
— Постой! — закричал Олег. — Да ты что? Я-то собирался…
— Что ты собирался, то мы здесь сообразим, магазины функционируют с одиннадцати до семи.
— Ясно… — Олег помолчал, оценивая обстановку. — Ясненько… Значится, не дает вам покоя писатель Гоголь: «Шинель», «Нос» и другие повести. — Это он, стало быть, острил…
Потапов попросил:
— Если что-то еще попадется из родственной сферы, ты прихвати, Олег.
— Насчет этого не знаю, Сан Саныч. Я же твою проблематику не особенно рублю.
От комментариев Потапов воздержался…
Если Сергей Николаевич Луговой был для Потапова, так сказать, старшим товарищем, то Олег был товарищем просто, ближайшим союзником по институту и не только по институту. Он, как и Потапов, имел свое подразделение. А в общеинститутской иерархии стоял на той же ступеньке, что и Потапов: был зам Генерального, то есть Лугового.
Конечно, если честно, Олег не был настоящим ученым. Он скорее был начальником, классным администратором. Его кандидатский аттестат родился на свет без диссертации, а «по совокупности работ». Впрочем, в свое время таких много было выпечено кандидатов.
Олег любил именовать себя практиком, человеком, который делает дело. В отличие, скажем, от Потапова, который якобы все витал где-то в эмпиреях.
Все это, понятно, говорилось в полушутку. Но хорошая доля полуправды здесь тоже была. Впрочем, Луговой к Олегу претензий, кажется, не имел.
Для сравнения можно сказать, что, например, Потапову шишечек от Лугового доставалось куда больше! Получалась такая как бы школьная ситуация, когда крепкого четверочника за четверку, может, и не хвалят, но уж по крайней мере не ругают. А того, кто сумел бы на пятерки учиться, за четверку могут назвать и лентяем и нестарательным.
И даже, подозревал Потапов, Луговому проще было работать именно с Олегом: пусть не хватает с неба звезд, зато уж дело свое знает туго!.. Лугового тоже можно понять. Он ведь и сам был прежде всего руководителем. Кроме головного — их института — в его деле был завязан еще как минимум десяток других институтов и, наверное, не один десяток промышленных предприятий.
Это все быстренько «просчитал» Потапов, пока шел от телефона, из главного корпуса, к себе. Он не обижался ни на Олега, ни на Лугового. Это были его друзья. А лучших или других друзей судьба ему не дала. И не даст, сказал Потапов. Он считал себя твердым рационалистом.
Более четкую и несравненно более прекрасную формулировку этой своей мысли о Луговом и Олеге Потапов услышал буквально через несколько секунд, еще, кажется, даже не успев договорить себе про твердый рационализм.
— Да будем мы к своим друзьям пристрастны, да будем думать, что они прекрасны. Терять их страшно — бог не приведи!
Это Сева произносил: чуть более возвышенно, чем требовалось, патетически, так как ему неловко было читать стихи средь бела дня. Но и скрыть своей серьезности он не мог.
Он стоял над Элкой, сидящей с книжкой в кресле, а Элка, улыбаясь со всей возможной загадочностью, смотрела на него.
— Вы чегой-то здесь делаете? — спросил Потапов, используя реплику известного когда-то фильма.
— Ты посмотри, Саш, на этого человека, на эту читательницу. На этого потребителя массовой культуры!
Элка, уже смеясь, протянула ему книжку:
— Возьми, Сева. Так тебе будет удобнее меня громить.
— Нечего тут громить, — он взял книжку. — Тебя жалеть надо. Этот… — он прочитал на обложке имя автора, — написал халтуру с перестрелками. А ты, как глупая, читаешь.
— А при чем тут эти стихи? — поинтересовался Потапов.
— Ну, чтобы она не убивала бесценное время задаром, читаю ей Беллу Ахмадулину.
Значит, это была Ахмадулина. Никогда б не подумал… Откуда у женщины такое мужское и возвышенное представление о дружбе?..
— Сева, но бывает же, — сказала Элка, несколько кокетничая, — бывает же, что человеку просто скучно? Скажем, сплин? Тебе самому, что же, не бывает скучно?
Он вдруг серьезно покачал
