Фазиль Искандер - Сандро из Чегема. Том 3
— Сын Оленя, — начал Скороход, — я обычно пасу своих зайцев в горах и, сколько ни любуюсь альпийскими лугами и снежными вершинами, никак не могу налюбоваться. Горы — самое красивое место на земле, или мне так кажется, потому что я очень чувствительный?
— Думаю, вот в чем дело, — сказал Джамхух. — Горы — это место, самое приближенное к небу. Земле хочется, чтобы первым делом бросалась в глаза ее лучшая часть. Опять же, когда Бог посылает на землю своего ангела, лучше, если он приземлится в самом красивом месте, а потом уже постепенно привыкает к некоторым некрасивостям земной жизни.
— Точно, — сказал Объедало, — вот так и люди в деревне всегда встречают гостя хлебом-солью, хотя не всегда они добры и гостеприимны.
Они шли по горной тропе, а вокруг на склонах дымились пастушеские шалаши, паслись табуны коней, стада овец, коз и коров.
В одном месте тропинка проходила мимо пастушеского шалаша, где пастух, стоя на коленях возле открытого очага, раздувал огонь.
— Обратите внимание, — сказал Джамхух, — на этого пастуха. Какое у него красивое лицо! Всегда, когда человек раздувает огонь, у него красивое лицо.
— Точно! — воскликнул Объедало. — Я это тоже часто замечал. Когда та, на шее которой я хотел бы быть повешенным, если мне суждено быть повешенным, раздувает огонь, она мне кажется очень красивой женщиной. А когда она меня ругает, она мне кажется ужасной уродкой. И тогда я не хочу быть повешенным на ее шее и вообще не хочу быть повешенным…
— До чего же мне надоело слышать о твоей жене, — перебил его Опивало. — Чтоб вас обоих, тебя и твою жену, повесили на одной перекладине.
— Нет, — сказал Объедало, — так я не согласен. Если нам обоим суждено быть повешенными, я хотел бы, чтобы сначала меня повесили на ее шее, а потом ее, голубку, на моей шее. Вот как я хотел бы!
— Да кто у тебя, дубина, будет спрашивать твоего согласия? — горячился Опивало. — Если царь велит вас повесить, то вас и повесят на одной перекладине!
— Так я не согласен, — возразил Объедало, — только на моих условиях я согласен быть повешенным.
— Джамхух, он сведет меня с ума! — воскликнул Опивало. — Да кто у тебя будет спрашивать, болван, если сам царь велит!
— Остаюсь при своем мнении, — сказал Объедало, подумав, — и при той, на шее которой…
— Джамхух, — взмолился Опивало, — я больше не могу!
— Друзья, не ссорьтесь, — сказал Джамхух, — лучше продолжим беседу о раздувающем огонь. У раздувающего огонь всегда красивое лицо, потому что раздувание огня — угодное Богу дело. Душа человека тоже огонь, который нам надлежит раздувать.
— На душу Опивалы, — вдруг сказал Объедало, — лилось столько воды и вина, что она у него давно погасла.
— Вот это дурень! — хлопнул в ладоши Опивало. — Он думает, что, когда вода и вино проходят через горло, они задевают душу. Конечно, душа человека находится там, где горло переходит в тело, но она не имеет выхода к пищеводу, хотя расположена близко. Это видно хотя бы из того, что, если душа от гнева раскалена, стоит напиться холодной воды — и ты успокаиваешься. Но прямо пищевод с душой не связан. Иначе б ты, землеед, давно похоронил свою душу в съеденной земле.
Пока они так горячились, пастух раздул огонь, пододвинул полешки и оглянулся на путников. Он привстал, поздоровался с ними и пригласил их в шалаш.
— Нет, — сказал Джамхух, — нам останавливаться некогда. Мы в пути. Но не кажется ли тебе, что пора спуститься в село и принести соли-лизунца твоим овцам и коровам?
— Правда, — согласился пастух, — давно пора, да все некогда было. Завтра собираюсь. Подождите немного. Я подымусь к своему стаду и через полчаса буду здесь с овцой. Зарежу ее и угощу вас молодым мясом, которое мы запьем кислым молоком из бурдюка.
— Спасибо, — сказал Джамхух, — но мы спешим по делу.
— Да и за полчаса баранчика сюда не пригонишь, — пошутил Скороход, подмигивая друзьям.
— Да и баранчика мы впятером не одолеем, — подхватил шутку Объедало.
— Да и свежий бурдюк с кислым молоком не стоит открывать, — добавил Опивало. — Мы его до конца не выпьем, а оно тогда забродит.
— Не беда, — сказал простодушный пастух, — забродит, собакам сольем. Доброго вам пути, раз вы спешите.
— До свидания, — попрощались друзья и двинулись дальше.
— Постойте! — вдруг окликнул их пастух. Друзья оглянулись. Лицо пастуха выражало растерянность и удивление.
— Путник, — обратился он к Джамхуху, — как это ты узнал, что у меня кончились запасы лизунца? Ведь ты и в шалаш ко мне не заходил?
— Очень просто, — сказал Джамхух, — я видел, как две твои коровы и несколько овец лизали белые камни.
— Точно! — ударил пастух ладонью себя в лоб. — Ты мудр, почти как Джамхух — Сын Оленя.
— А он и есть… — начал было Объедало, но тут Джамхух незаметно толкнул его, и Объедало замолчал.
— Что «он и есть»? — спросил пастух.
— Он и есть то, что он есть, — сказал Опивало.
— А-а-а, — закивал головой пастух и стал насаживать вяленое мясо на вертел.
Объедало тайком облизнулся, и друзья пошли дальше.
Вечером Джамхух со своими спутниками развел костер на живописной лесной лужайке, они поужинали чем Бог послал и, сидя у костра, разговаривали о всякой всячине.
— Друзья мои, — сказал Джамхух, — не скрою от вас, что я волнуюсь перед встречей с прекрасной Гундой. Я чувствую, что великанов я, пожалуй, одолею, но я ничего не знаю о семейной жизни людей. Я знаю, как мама-олениха жила со своим оленем, но к своему отцу я попал, когда тот уже был вдовцом. Расскажите мне о ваших женах. Какие у них нравы, как с ними надо обращаться. Начнем с тебя, Скороход.
Скороход в это время, сняв жернова со своих ног, смазывал в них отверстия бараньим жиром, чтобы они не слишком терли ноги.
— С меня, Джамхух, — сказал Скороход, — как начнешь, так и кончишь, потому что я ужасно чувствительный и от этого ужасно влюбчивый. А оттого, что я влюбчивый, я никак не могу жениться. Только я хочу жениться на полюбившейся мне девушке, вернее, только она захочет меня женить на себе, как мне начинает нравиться другая девушка и я даю стрекача от прежней. Однажды даже пришлось снять жернова — до того крепко вцепилась в меня одна из них, чуть не догнала. Так что. Сын Оленя, мне и рассказать нечего о семейной жизни.
— Легкий ты человек! — сказал Джамхух.
— Оттого-то и хожу в жерновах, — не совсем впопад ответил ему Скороход, продолжая смазывать бараньим жиром отверстия своих жерновов.
— Лучше я расскажу о той… — охотно начал Объедало, но тут его перебил Опивало.
— Сын Оленя! — взмолился он. — Если Объедало скажет сейчас о той, на шее которой он хотел бы быть повешенным, я уйду от вас или огрею его головешкой! Выбирайте одно из двух!
— Ладно, — сказал Сын Оленя, — он обещает нам не говорить так.
— А он уже все сказал, — примирительно вставил Объедало. — Ну так вот, — продолжал он после небольшой остановки, — моя жена, то есть та… Ну, которая моя жена, очень хорошая женщина. Мы с ней живем уже десять лет и нажили пятерых детей, по которым я уже скучаю… Не говоря о той, на шее которой…
— Джамхух, он опять! — вскричал Опивало.
— …висят бусы, — продолжил Объедало, очень довольный, что перехитрил Опивалу, — которым, значит, бусам, я сейчас завидую. Мы живем дружно, мирно, она все умеет делать по хозяйству. Иногда, если она и завозится в огороде или с детьми… Ну да, копуша она у меня… Так вот, если она завозится и не успеет приготовить ужин, то кричит мне: «Объедало, я тебе не успела ужин приготовить! Возьми в кухне соли и перцу и накопай себе за домом свежей земли». Я иду на выгон, окапываю большой цельный кусок дерна, густо солю его, густо перчу и съедаю. А в это время дети мои кружатся вокруг меня, хохочут и кричат: «Папа-землеед! Папа-землеед!» А в остальном у меня все как у людей. Одним словом, я очень доволен той…
— Опять начинаешь? — вздрогнул Опивало.
— Я очень доволен той, — твердо продолжал Объедало, — на шее которой…
— Сын Оленя! — закричал Опивало.
— …на шее которой бусы… сердоликовые, — закончил Объедало, обрадованный тем, что сумел подразнить Опивалу.
— Спасибо, Объедало, — сказал Джамхух, — мне очень понравилась твоя семейная жизнь. А теперь ты, Опивало, расскажи о своей.
— Хорошо, — согласился Опивало, и кадык у него так и заходил от воспоминаний о семейной жизни. — Я, конечно, человек пьющий, что следует из самого моего имени. То есть, я пью, следуя за своим именем. Скорее дятел…
— Джамхух, умоляю, останови его! — вскричал Объедало. — Если он сейчас начнет про дятла, который умрет от сотрясения мозга, я так его трахну вот этой головешкой по голове, что он сам умрет от сотрясения мозга! А перед смертью у него столько искр посыплется из глаз, что они затмят звездное небо, не говоря об искрах, которые посыплются из головешки.
