Фазиль Искандер - Сандро из Чегема. Том 3
При этих словах Объедалы все посмотрели на головешку, потом на голову Опивалы, а потом на небо, как бы стараясь представить, может ли из глаз Опивалы и из головешки высыпаться столько искр, чтобы они затмили звездное небо. Пожалуй, может, решили все, в том числе и сам Опивало.
— Успокойся, Объедало, — сказал Джамхух, — будем надеяться, что Опивало, как и его знаменитый дятел, обойдется без сотрясения мозга.
— Ну так вот, — снова начал Опивало, — можно было бы сказать, дятел…
— Джамхух, он опять за свое! — закричал Объедало.
— Можно было бы сказать, дятел, — упрямо продолжал Опивало, — от стукотни спятил, если б на меня, великого Опивалу, нашли Перепивалу! Но стукач-дятел пока еще не спятил. У меня семейная жизнь тоже неплохая. Детей у меня всего трое, тут Объедало меня обскакал. А почему? А потому, что я. Опивало, великий тамада и меня все наше село приглашает в гости, чтобы я перепивал чужаков. Что я и делаю. А пиршества, как у нас водится, затягиваются далеко за полночь, и у меня редко остается время на семейную жизнь, за что меня жена, конечно, ругает. Она мне говорит, что я целую ночь пью, а целый день дрыхну.
— Выходит, ты дармоед?! — завопил Объедало. — Кто же смотрит за твоим полем и за твоим скотом?
— Соседи, — неохотно признался Опивало и добавил: — По-моему, лучше быть дармоедом, как я, чем землеедом, как ты.
— Нет, — вскричал Объедало, — дармоедом быть намного хуже! Правда, Джамхух?
— Конечно, — согласился Джамхух, — дармоедом быть очень плохо.
— Да-а? — язвительно сказал Опивало. — А засухи!
— Что засухи? — изумился Объедало.
— Кто в засухи, — сказал Опивало, — выпивает полручья, а потом ходит по всем полям нашей деревни и опрыскивает их, при этом, учтите, ртом?
— Это совсем другое дело, — сказал Джамхух, — ты просто народный герой.
— Да, — скромно согласился Опивало, — народ так и говорит обо мне… иногда. А жена ругает за то, что я так много вина пью. Но в остальном мы живем хорошо. Иногда в солнечный день я напиваюсь чистой родниковой воды, прихожу к своим детям и выбрызгиваю эту воду прямо в небо. Разумеется, ртом. Если не с первого раза, так со второго или третьего получается великолепная радуга, и детки кружатся вокруг меня и визжат от восторга. И я говорю своим деткам, показывая на радугу: «Рады дуге?» — «Рады радуге! — кричат мои детки. — Папа, еще раз рыгни и радугни!» И я, конечно, радугую, пока хватает воды. Вот так и живем мы с женой и детьми.
— Хорошо живете, — порадовался за друзей Джамхух, — я бы мечтал о такой жизни!
— Да ты будешь жить еще лучше, — вскричали друзья Джамхуха, — ты ведь самый мудрый человек Абхазии!
— Право, не знаю, — сказал Джамхух. — Я так волнуюсь перед встречей с золотоволосой Гундой. Ведь я грохнулся на пол только от взгляда на ее портрет! Что же будет, когда я ее увижу живой?
Друзья успокоили Джамхуха и легли спать перед догорающим костром. Джамхух долго лежал, глядя на огромное звездное небо и чувствуя в груди сладостную грусть.
На следующий день они отправились дальше и долго шли сквозь буковый лес. Вдруг на небольшой прогалине увидели они человека, который лежал, приложив ухо к земле и внимательно прислушиваясь к чему-то.
— Ты чего? — спросил Опивало.
Но человек только замахал рукой, чтобы ему не мешали. Друзья некоторое время следили за ним, а потом человек встал, отряхнул одежду и проговорил, улыбаясь:
— Огласили наказание.
— Какое наказание? — удивились друзья.
— Потеха, — снова блаженно улыбаясь, сказал человек. — Два муравья поспорили в муравейнике. Один сказал, что эту дохлую однокрылую осу притащил в муравейник он. Другой сказал, что он. Первый говорит: «Как же ты, если у нее оторвалось крыло, именно когда я ее тащил». Тогда второй говорит: «Хорошо, назови место, где у нее оторвалось крыло». Первый говорит: «Места не помню, но помню, что у нее оторвалось крыло, когда именно я ее тащил». Тогда второй говорит: «Зато я хорошо помню место, где оторвалось у нее крыло». Муравьиный вождь послал гонца на это место, и тот в самом деле притащил осиное крыло. Ученые муравьи приладили крыло к дохлой осе и признали, что это крыло от этой осы. Первый муравей был посрамлен и признал, что присвоил чужую добычу. Муравьиный вождь в наказание за присвоение чужого труда присудил лгунишку к тяжелым работам по расчленению и переноске в муравейник трех трупов майских жуков. Вот какие дела случаются в муравейнике.
— Надо же, — удивился Джамхух, — я в двух шагах не могу различить шепот людей, а ты слышишь спор муравьев под землей.
— На то меня и зовут Слухачом, — сказал Слухач. — Но что я! Вот если бы вы знали…
— Знаем, знаем, — перебил его Джамхух.
— Что знаете? — спросил Слухач.
— Знаем, что ты хочешь сказать о мудрости Джамхуха — Сына Оленя, — сказал Объедало.
— Как ты догадался?! — поразился Слухач и вдруг, внимательно вглядываясь в Объедалу, воскликнул: — Разрази меня молния, если ты сам не есть Джамхух — Сын Оленя! Кто бы еще мог угадать мои мысли!
Услышав эти слова, Объедало покраснел и опустил голову.
— Как же. Сын Оленя, — с большим ехидством заметил Опивало, — прямо от травы его не оторвешь… Носом в землю дышит… Вот Джамхух — Сын Оленя, рядом стоит!
— Путники, это правда?! Путники, вы меня не разыгрываете?! — вскричал Слухач.
— Да, я Джамхух — Сын Оленя, — сказал Джамхух.
— Ты Джамхух — Сын Оленя! — воскликнул Слухач. — Уж не ослышался ли я?! Но было бы странно, если б именно я. Слухач, ослышался! Так это ты?! Тот самый?! Наш язык за пять дней?! Предсказания! Даже раньше, чем предсказано?!
— Да нет, — сказал Джамхух, — кое-что преувеличено, а кое-что преуменьшено. Так, например, абхазский язык я выучил не за пять дней, а за два, хотя это не имеет значения.
— Возьми меня с собой! — взмолился Слухач. — Уж я не пропущу ни одного твоего мудрого слова.
Джамхух объяснил ему цель своего путешествия и связанные с ним опасности, а Слухач радостно кивал головой, показывая свою готовность идти за ним и одновременно затыкая уши особыми пробками-глушилками.
— Без глушилок я бы умер от грохота, — объяснил он друзьям свои действия.
Джамхух взял с собой Слухача, и они пошли дальше.
— Джамхух, — сказал Слухач по дороге, — я столько наслушался о твоей мудрости, что уши мои умирают от голода, предвкушая лакомства твоей мудрости.
— Слухи о моей мудрости преувеличены, — сказал Джамхух, — но кое-что я рассказать могу Слушайте притчу. Один человек имел в доме буханку хлеба. К нему пришел другой человек и сказал: «Дай мне этот хлеб, у меня дети умирают от голода». И владелец хлеба отдал свой хлеб этому человеку, потому что пожалел его голодных детей, хотя у него самого в этот день дети остались без хлеба. Но на самом деле человек, попросивший хлеб, никаких детей не имел, он обманом взял у него этот хлеб. И другой человек имел буханку хлеба. Но в его дом ночью пришел вор и тихонько забрал этот хлеб. И третий человек имел буханку хлеба, но к нему пришел человек и, убив его, забрал буханку хлеба. И вот теперь я у вас спрашиваю: кто из трех, взявших чужой хлеб, хуже всех?
— Конечно, тот, кто убил, Джамхух! — хором воскликнули друзья. — Нам даже удивительно, что ты у нас это спрашиваешь!
— Нет, — сказал Джамхух, — это ошибка. Хуже всех сказавший, что у него дети умирают с голоду, тот, что обманом захватил чужой хлеб. Он не постыдился нагадить в душу человека и растоптать доверие человека!
— Но, Джамхух, — возразил Слухач, — изгадить душу человека — это все же не то, что убить человека!
— Истинно говорю вам, стократ хуже, чем убить, — ответил Джамхух. — Человек, способный изгадить душу человека, еще более способен убить человека, чем тот убийца. Просто пока ему не надо убивать, пока ему достаточно обмануть! И вор и убийца, хотя и были разбойники, все же учиняли свой разбой, потому что в них оставалась капля стыда! Один воровал, а другой убивал, чтобы не иметь дела с душой владельца хлеба. Этот же не постыдился обмануть душу!
— Правильно говорит Джамхух! — воскликнул Объедало. — Вот я чувствую, что правильно, а почему — объяснить не могу!
— Значит, врать хуже, чем убивать? — грустно спросил Скороход, потому что, будучи человеком ужасно чувствительным, иногда кое-что привирал, особенно девушкам.
— Не врать, но обманывать, — сказал Джамхух, — это разные вещи.
— Значит, врать можно? — осторожно, чтобы не вспугнуть надежду, произнес Скороход.
— Нет, — сказал Джамхух, — врать нельзя, но в редких случаях человек имеет право на ложь.
— Только в редких? — спросил Скороход. — А нельзя ли участить редкие случаи?
— Нельзя, — сказал Джамхух, — вот вам притча об оправданной лжи. Один мудрец ехал через лес на своем муле. В лесу его схватил разбойник и привязал к дереву, чтобы, мучая его, выведать, где он держит свои деньги. А к седлу мула были приторочены бурдюк с вином и жареная баранья ляжка — дорожная снедь мудреца. «Куда спешить, — решил разбойник, — сначала выпью и закушу, а потом начну пытать мудреца, чтобы узнать, где он прячет свои деньги». Разбойник выпил бурдюк вина, закусывая его бараньей ляжкой, и опьянел. Опьянев, он забросил в кусты ежевики свою секиру и заснул… Часа через три он проснулся трезвый и стал спрашивать мудреца: куда, мол, я дел свою секиру? Мудрец, привязанный к дереву, отвечал: «Не знаю!» — хотя, конечно, видел, куда он забросил свою секиру. Они долго спорили. И тут, на счастье мудреца, добрые люди проезжали поблизости и, услышав их спор, схватили разбойника и связали его. А мудреца развязали. Мудрец рассказал им обо всем случившемся и достал секиру разбойника из зарослей ежевики. Добрые люди увезли связанного разбойника в Диоскурию, чтобы там его посадить в крепость, а он при этом кричал на всю дорогу: «Нет правды на земле! Мудрец меня обманул!» Но мудрец в своей беззащитности имел право на этот обман. Вот в каких случаях ложь оправданна.
