Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Только покончив с бумагами и сняв очки, которыми пользовался при чтении, Славянинов сказал, тускло взглянув на Балатьева:
— Если помните, Николай Сергеевич, вы отказались от публичной исповеди. Предоставляю вам возможность сделать это с глазу на глаз. Слушаю вас.
Балатьев ожидал разговора о цеховых делах, об отчете, а тут вдруг такая неожиданность. Обдумывая наиболее приемлемую форму ответа, разыграл недоумение:
— Вы, собственно, о чем?
— Ах, не помните! — Славянинов язвительно сощурился. — Почему вы так бесчеловечно поступили с женой?
— Уличил в неверности, порвал отношения, уехал, — в телеграфном стиле доложил Балатьев.
— У наркома информация другая. К тому же, увы, в неверности жен зачастую бывают виноваты мужья.
Скользнув взглядом по незавидной стати Славянинова, по бесцветному, прорезанному преждевременными складками лицу, Балатьев подумал, что если от такого сухаря уйдет жена, то обвинить ее будет трудно. Как ни мимолетен был этот взгляд, Славянинов уловил его и, по-видимому, понял. Иначе не сказал бы:
— Я не о внешних данных… Я о поведении.
Такая проницательность удивила Балатьева, и он заговорил, уже взвешивая слова:
— О том, Бронислав Северьянович, как тяжел был для меня этот удар, можно судить хотя бы по тому, что я забился в дыру, куда ни один здравомыслящий человек в мирное время не поехал бы.
— Ваш поступок допускает и другое толкование, — возразил Славянинов, — улепетнуть подальше во избежание скандала.
— Все можно толковать по-разному, в зависимости от желания и вынужденной необходимости.
— Вы ничего больше добавить не можете? — Тон Славянинова был таким, будто перед ним находился подследственный.
— Ничего, кроме того, что я разведен.
Ледяные глаза Славянинова вдруг изменили выражение — потеплели, отразили какие-то душевные колебания, и Николаю показалось, что в нем что-то стронулось. Ан нет. Закончил он словами:
— Ладно, отложим пока это разбирательство.
И все же психологический сдвиг в сознании Славянинова произошел. Он уже совсем в ином, доверительном тоне стал рассказывать Балатьеву, что в Главуралмете сидят очень компетентные люди, что нужно не только требовать помощи от них, но и помогать им, и вот сейчас представляется такой случай. Ему, Балатьеву, надлежит сделать совсем немного: добавить к отчету всего-навсего пятьсот тонн, сущая ерунда. В ближайшие месяцы этот долг покроется, и доброе дело будет сделано — в главке сведут концы с концами. Упираться, осложнять отношения с главком, вступать с ним в конфликт нерезонно — пригодится еще воды напиться.
Касался бы разговор крупного правонарушения или ущемления интересов цеха, Балатьев дал бы Славянинову отпор. Но лезть на рожон, ссориться и с главным инженером, и с главком по такому не столь уж существенному поводу, да еще учитывая, что впереди разбирательство семейных дел, никак не хотелось. И он уступил, согласился подписать отчет при условии, что премия мартеновцам будет начислена только за фактическую выплавку и что никаких незаконных переплат не будет.
Славянинов признательно заулыбался, отчего складки на его лице обозначились еще резче.
Так полюбовно они расстались.
11
Лиля встретила жениха и невесту словно дорогих гостей. Как расцвела в радостной улыбке при их появлении, так и не погасила ее до конца короткой и весьма прозаической церемонии. И всячески старалась угодить. Паспорт заполнила каллиграфическим почерком, на штамп подышала, чтоб получился более четким, и даже патефон запустила с шумановским «Порывом». Свадебного марша это произведение, конечно, заменить не могло, к тому же стертая пластинка звучала хрипло, однако музыка придала знаменательному моменту некую торжественность.
Чтобы еще как-то скрасить сухую официальность обстановки, Лиля соединила руки супругов, сжала их своими руками.
— А теперь поцелуйтесь.
Когда новобрачные с превеликим удовольствием выполнили скромное, но необычное для этой церемонии требование, Лиля от избытка чувств тоже поцеловала их: Светлану — в губы, Николая — в щеку.
На улицу молодожены вышли растроганные серьезностью события и умиленные душевной теплотой Лили.
— Хороший она человек, — сказал Николай, когда, держась за руки, зашагали по скользкому дощатому тротуару.
— Очень! — с жаром подхватила Светлана. — Все хорошие люди радуются чужим радостям.
Шли оскальзываясь, сталкиваясь. Николай всякий раз подхватывал Светлану, чтобы не упала.
Перешучивались:
— Брякнемся — смеху будет…
— Смеяться-то некому — на улице пусто.
— Сами посмеемся. Летуны, на ногах не держимся. С чего бы?
— Оттого что нам радостно, оттого что не контролируем себя.
Николай помог Светлане сойти с довольно высокого дощатого настила, обхватил обеими руками, сильно прижал к себе и, чуть отстранив, взглянул вопрошающе.
— Скажи откровенно: не жалеешь, что кончилась твоя беззаботная девичья жизнь?
— Беззаботной жизни у меня не было, — ответила Светлана после секундной заминки. — А девичья… У нас с тобой есть подпольный стаж, который, к сожалению, даже при наличии знакомства в загсе не засчитывается. — И вдруг проникновенно, лирически: — Знаешь, Коля, стыдно признаться, но я изменила точку зрения на эту бумажку. Ты мне еще роднее стал.
Пошел снежок, вялый, тихий, неохотный, и все же дорогу сразу убелило. Светлана принялась ловить снежинки губами, но они не давались, тут же таяли, оставляя мокрый след.
Прилюдно поцеловавшись у заводоуправления, расстались. Светлана пошла в приемную, Николай направился в цех.
Скромно отметили супруги этот знаменательный день. Посидели с родителями за неприхотливым ужином, распили бутылку кроваво-красного цимлянского шипучего, дожидавшегося своего времени бог знает с каких времен, послушали безрадостное своей неопределенностью вечернее сообщение Совинформбюро, и на том празднество завершилось.
Дома они долго сидели обнявшись и мечтали о том времени, когда кончится война и они уедут из Чермыза, и куда-то далеко, возможно в те края, откуда приехал Николай. Светлане хотелось, чтоб город, где придется жить, был расположен у воды — очень уж привыкла она к пруду.
— Тогда поедем в Мариуполь. Город хороший, завод большой и море.
— Море… — Светлана, как ребенок, с перехватом вздохнула. — Я еще никогда не видела моря… Только родители рассказывают, когда вспоминают Одессу. Все собирались съездить туда, пройтись по садику у оперного театра, где встретились, «Пале-рояль» называется. Правда, красиво? А на Земской улице, где жила мама, был кинотеатр «Бомонд». И еще была неподалеку гимназия Баленде-Болю, потом она стала школой № 39, мама в ней год проучилась. Десятый класс закончила.
Мало-помалу перешли к воспоминаниям и признаниям.
— Ты сразу мне понравился, — говорила Светлана. — Вошел — как из книги вычитанный. Такой вымечтанный…
— Приукрашиваешь, дитя, — пресек Николай это стремление Светланы романтизировать его. — Сухой, колючий, невоздержанный. А вот мне бросились
