Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
— Товарищ генерал! — сейчас же козырнул, отчеканил Червяков. — Первый батальон, а также взвод автоматчиков и рота противотанковых ружей погружены.
Родимцев (это был именно он) весь был насыщен стремительной, чисто суворовской энергией. Разлетные полы шинели только резче подчеркивали порывистость его сухого жилистого тела; а из-под генеральской пилотки, ничем, впрочем, не отличавшейся от простой, солдатской, вырывался с тугим загибом стружки клок светлых волос, что сообщало лицу Родимцева задорное и тоже порывистое выражение.
— В добрый путь, ребята! — выкрикнул он звонким голосом, взбежав на трап и вдруг остановившись. — Назад для вас дороги нет! Она закрыта приказом Родины, приказом народа! Там, — взмахнул он рукой, сбивая шинель с плеча, — земля героев! Там надо камнем стоять! Крепче камня! — И наконец подбежав к Червякову, сказал в упор, точно выстрелил: — Атаковать противника с ходу! Идти только вперед! Вокзал к утру взять во что бы то ни стало! Встретимся на вокзале! Только там — или нигде!
Стремительная энергия Родимцева оказалась заразительной. Червяков порывисто метнулся на катер, а Савелий Никитич, глыбисто ввалившись в рубку, отдал команду прямо-таки устрашающим голосом:
— Полный, полный вперед!
VII
Дым пожарища сносило с правого берега к воде; здесь он тяжелел, пропитываясь речной сыростью, распластывался, будто хотел совсем слиться с ночным мраком, наползавшим с левобережий, — и не мог: частые зарницы орудийных разрывов точно бы выжигали его, вода начинала судорожно, угрожающе взблескивать…
На этот раз без всяких помех удалось выбраться на стрежень, неподалеку от мыска Голодного острова, хотя в воздухе невидимыми челноками шныряли сторожевые «мессеры» и вслепую, больше для острастки, пускали пулеметные очереди.
— Ишь, разлетались, гниды! — ругнулся длиннолицый боец, жавшийся к рубке.
— Бахчи караулят, — пошутил грудастый, медалистый старшина и подкрутил левой рукой правый ус с такой лихостью, что он достал-таки до уха.
По палубе рассыпался нервный смешок; рассмеялся даже длиннолицый; хохотнул и сам Савелий Никитич для поддержки: уж кто-кто, а он-то, стреляный воробей, по себе знал, как во время опасной переправы гнетет общая молчаливая настороженность!
Все бы ничего, но у Голодного острова, точно наколовшись на острие мыска, стояла на мели баржа. Какой-то шальной снаряд вдруг чиркнул, подобно спичке, о просмоленный борт, — и сразу же взвихрилось, залохматилось факельно-чадное пламя. Разгонные на стрежне струи мигом заискрили, заплясали предательски-яркой рябью у черных бортов катера.
— Ну, теперь начнется свистопляска, только держись! — решил Савелий Никитич и тут же услышал, как впереди, с хлестким звуком вальков, хлопнули об воду мины, и увидел синеватые вспышки и валом взлетевшую сыпуче-пенную воду. «Теперь они, гады, огневой заслон будут ставить!» — подумал капитан, и опять не обманулся: мины разрывались сплошняком, почти на одном месте. «Ну, тогда мы в обход, в обход!» — внушил он себе, и катер стал отваливать вправо, прочь от Голодного острова, а баржа послушно пошла следом.
Конечно, в этаком положении, при курсе параллельно берегу, оба судна довольно подходящая мишень для немцев, но у Савелия Никитича был тонкий расчет: минометчики не дадут возможности артиллеристам вести пристрелку, а те, в свой черед, помешают минометчикам — вот и выйдет ладненько, и «Абхазец», даст бог, снова выкрутится из смертельной заварухи!
Неожиданно, с левого борта, вскинулся водяной столб и, развеянный в воздухе, широко и плоско, со смачным звуком мокрой тряпки, рухнул на палубу.
— Легкий душ! — фыркнул старшина, похоже, довольный, но никто уже не рассмеялся.
Теперь вокруг густо вырастали водяные столбы, гнусаво жужжали осколки. Многие из солдат надели поверх пилоток каски; почти все они присели на корточки или прилегли у тюков верблюжьей шерсти. Только усатый старшина с блистающими на груди и звякающими от качки медалями высился несгибаемо: то ли ободрял новобранцев своим гордым независимым видом, то ли прикрывал широким телом ящики с боеприпасами…
— Вот болтали: переправа, переправа! — пожаловался длиннолицый боец (он уже втиснулся в рубку и свернулся калачиком у ног капитана). — Да какая ж это, к лешему, переправа? Это же настоящее форсирование широкой водной преграды! Сквозь огонь и воду, можно сказать, идем!
— Тем больше славы гвардейцам, — отозвался Савелий Никитич.
Когда катер с баржей подальше отошел от Голодного острова, капитан взял курс на правый берег. Верный своему правилу, он опять бросал «Абхазца» из стороны в сторону, вихлял, изворачивался. Он потерял всякое ощущение времени; он не мог и расстояние до берега толком определить из-за того, что вся Волга вздыбилась от взрывчатых всплесков. Лишь по запаху гари Савелий Никитич чувствовал: берег близится…
— Полный, самый полный! — хрипел он в медный раструб и ногой притопывал. — Хоть умри, Омельченко, а выжми лишний оборот!
Катер, содрогаясь от бешеного перестука дизелей, буквально прошивал вздыбленную воду. Уже можно было рассмотреть сквозь сплошные брызги и наползавший чад пожарища земную твердь. Савелий Никитич прикинул на глазок: до места высадки оставалось метров триста, не больше. Не пройдет и пяти минут, как пришвартуемся, если, конечно…
И в этот миг вражеские пулеметы брызнули длинными очередями трассирующих пуль; воздух засветился около самых глаз.
— Огонь, огонь! — скомандовал с носовой палубы Червяков, и те бойцы, которые еще жались у тюков, которых угнетала собственная беззащитность посреди клокотавшей Волги, на виду у невидимого противника, теперь, когда он выдал себя и бил, кажется, совсем рядом, почти враз поднялись и стали в упор расстреливать надвигавшийся берег.
С катера стрельба перекинулась на баржу, стала ожесточенней. Сам Червяков стоял на носу у ручного пулемета — простоволосый, всклокоченный: пилотку у него, видимо, сбило пулей. А солдат с длинным лицом, выбежав из рубки, вскочил на ящик и с этого возвышения палил из своей винтовки поверх голов товарищей.
— Жарь, жарь, ребята! — покрикивал он в азартном упоении боя, забыв о прежних страхах. — Жарь! — и вдруг тяжело рухнул без крика, без стона.
Берег был уже близок. Но как ни всматривался Савелий Никитич — ничего не мог высмотреть: ни причала, ни даже захудалых мостков. Одни бревна — обгорелые, расщепленные — лежали вразброс на отмели. «Что ж, врежусь с ходу в берег! — решил капитан. — Была не была!»
Немцы отстреливались из-за бревен — как косой секли. Коротко и удивленно вскрикивали на палубе раненые; немало, видать, было и убитых. Один из солдат, вдруг запрокинувшись, головой ударился о порог рубки. Савелий Никитич покосился ненароком — признал бравого старшину-ветерана.
«Нет, так дальше не пойдет!» — решил он и тут же зычно скомандовал:
— Кидайся в воду, ребята!.. Берег — вот он!..
В это время из береговой расщелины коротко полыхнуло белое пламя — маленькое, совсем, кажется, игрушечное,
