Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
— Слушаю. (Голос женский… Это еще что такое?.. Из глубин памяти Потапов извлек некую сестру Лугового, которая живет, кажется, в Саратове… Стало быть, сестра. Что бы это значило?) Слушаю!..
— Нельзя ли поговорить с Сергеем Николаевичем?
— Он на службе.
Потом выжидательная пауза, потом короткие гудки. Потапов половил немножечко воздух, приходя в себя от радости…
Телефонистка, томная девушка с большими зелеными глазами, смотрела на него с некоторой надеждой на кокетство… Дает Лужок!.. Положил на блюдечко перед телефонисткой пятнадцать копеек и стал набирать институтский номер Лугового. Но почему-то не прямой.
— Ленуля! Привет. Потапов.
— Саша! — она была рада по-настоящему. И в то же время — вот же секретарская натура! — он уже не был ее начальником. Он был подчиненным ее начальника. Поэтому теперь и в помине не осталось никакого «вы» и никакого «Сан Саныч». — Куда же ты пропал на столько времени? Обещал звонить…
Этот поток надо было прервать. И Потапов вклинился довольно жестко:
— Луговой у себя?
— Да.
— Он давно на службе?
— Четвертый день.
— Соедини-ка меня с ним.
— Там у него вообще-то Порохов.
Потапов ничего не ответил.
— Ну хорошо. Сейчас постараюсь…
— Да, — сказал Луговой, — слушаю.
— Привет! — закричал Потапов, и телефонистка, которая с интересом слушала его разговор, вздрогнула. — Вы как себя чувствуете, Сергей Николаич? Дико рад вас слышать!
Так он продолжал некоторое время, пока не заметил наконец, что Луговой с ним довольно сдержан. Тогда и Потапов остановился. Как черная кошка по разговору их прошла пауза.
— Ну, чем занимаешься? — спросил Луговой весьма сухо.
— Чем занимаюсь?.. — Потапов не умел скрыть обиду. — Ковырялся — чем же еще!
Это было их студенческое слово. Хотя Луговой учился на несколько курсов старше Потапова, но слово существовало и при том и при другом. Оно значило то же, что в других человеческих компаниях значат слова: вкалывать, ломить, ишачить. Особенно его привечали в НСО, научном студенческом обществе. Теперь Потапов совершенно непроизвольно выпустил из дальней памяти это словцо.
— Ну и чего ж ты наковырял? — спросил Луговой уже несколько иным голосом.
— Все-то рассказывать будет долго, — ответил Потапов, продолжая быть в обиде. — Ну а самое на данную минуту важное: я узнал причину… неувязочки моей. Насчет «приборчика» и этой трубы… — Он оглянулся налево-направо, все пусто, а телефонистка явно не была иностранной разведчицей…
— Ну я понял, о чем ты, — прервал его Луговой. — И что за причина?
Сразу стало не до обид! Хотелось побыстрее растолковать то, что он нашел. А там посмотрим, останется ли еще у Лужка скепсис или весь испарится.
Его открытие (открытие своей вины), на одну отделку которого Потапов истратил чуть ли не целые сутки, разместилось в этом телефонном разговоре всего-навсего в двух-трех минутах интенсивного монолога. И вот, неожиданно исчерпавшись, Потапов замолчал.
— Ты уверен в том, что ты сказал? — спросил Луговой, и в голосе его Потапову послышался какой-то подвох. — Уверен?
— Ну… Не пойму чего-то… Конечно, уверен!
— А я тоже в этом уверен!.. — Луговой улыбался. — Ты опоздал, Саша. Уже получено заключение комиссии. Вывод тот же. Со вчерашнего дня испытания возобновлены. В среду комиссия докладывает результаты. У нас в конторе! — Тут Луговой сделал паузу, и Потапов догадался о ее значении: Лужок гордился собой — вот, мол, вернулся, и опять контора — центр мироздания.
— Понимаю вас, — сказал Потапов.
— Твоей судьбине, однако, не позавидуешь… Заезжай-ка, посоветуемся… Да и вообще пора тебе на работу, дружок.
Лишь секунду Потапов размышлял:
— Нет, Сергей Николаевич, не смогу, извини. Прямо на комиссию подскочу, ладно?
Луговой молчал. Было ясно, что совсем не одобрительно. Когда пауза слишком уж затянулась, он сказал глуховато:
— Не понял тебя.
— Ну… ковыряюсь тут… На час не могу отойти!
— Ты что там, эксперимент ставишь, что ли?
— Ну почти.
Генеральный опять замолчал. И Потапов понял, что Луговой испытывает те же чувства, которые он сам испытывал в первые дни знакомства с Севой, когда без конца ему казалось: ох загибает мальчик!
Неужели я так изменился за этот месяц? — подумал Потапов. Ничего себе, родной Лужок не узнает.
— Сколько у тебя отпуска осталось?
— Да вроде еще дней десять…
— Ну ладно, гляди сам. — И положил трубку.
Естественно было бы предположить, что Потапов отправится домой в глубокой задумчивости и долго будет взвешивать все за и против. Ничего этого, однако, не происходило. Он гнал свою велоконягу крупной рысью и размышлял только об одном: успеет он или не успеет. Комиссия в среду. Это значит в запасе пять дней. Считая сегодняшний… Так успею я или не успею?
А почему он, собственно, должен успевать, что за спорт?
Ну… Валино письмо прочитаю. И комиссии буду спокойно смотреть в глаза… А при чем здесь комиссия? К испытаниям это отношения не имеет. Срыв испытаний — это твой волюнтаризм, твои начальственные телодвижения, за которые и ответь! А «Нос» — научная работа. Так что совершенно разные плоскости. И никак они не совпадают.
Но тут он усмехнулся. Эх ты, химик-технолог! Совсем ты геометрию подзабыл. Две плоскости, если они не параллельны, уж обязательно где-нибудь да пересекутся…
Нет, он не хотел оправдаться перед комиссией, не хотел смягчить ее удар. Но в то же время и хотел оправдаться — перед собой, хотел смягчить удар, который наносил себе сам.
С такими не очень ясными мыслями, но зато готовый работать упорно и неустанно, как целая артель сизифов, Потапов вошел к себе наверх и так хищно сел за стол, что, казалось, все неразгаданные проблемы просто упадут перед ним на колени.
Однако этого вовсе не случилось. Когда перед вами два куба чурок, которые надо развалить, можно сколько угодно кричать, что, мол, берегись, зашибу, — работы от ваших боевых кличей не убавится и не увеличится. То же самое происходит и с теоретическими вопросами.
В этом Потапов убедился очень скоро. Во время обеда прикинул свою среднюю скорость продвигаемости к заветной цели. Конечно, это скорее было шуткой. Потому что он понятия не имел, как она выглядит в окончательном виде, его заветная цель, и что принять за единицу скорости. Все же он вычислил что-то и, поглощая перекипевший суп из пакетика, разделил примерное количество оставшихся трудностей на среднюю скорость. Получилось время, часы: пятьдесят пять с небольшим часов чистого рабочего времени. Расчет был простой. Больше одиннадцати — двенадцати часов в день все равно не прозанимаешься. А дней как раз пять. С этим он завалился спать, потому что ему слишком хорошо было известно, что
