Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Он подошел к окну, увидел верхушки молодых березок и рябин. А за ними расстилался строительный пустырь, но уже поросший травой, завоеванный жизнью, мальчишками. В самой середине его была сейчас покинутая хоккейная коробка. По борту выведено: «ЦСКА хорошо, а ЖЭК-17 лучше!» Вот и ясно, куда за мастерами ходить, в ЖЭК-17.
Да, это была типичная блочная квартира современных умеренных интеллигентов. В совмещенном санузле свободная кафельная стенка обклеена веселыми девицами. В кухне над газовой плитой пристроены переводные картинки — разные там «роллс-ройсы», «ягуары», «феррари» и прочее. Жарил себе тот полуинтеллигент яичницу на крестьянском масле и, глядя на «феррари», мечтал о кандидатском минимуме.
Потапов достал из кармана ключ и попробовал счистить какую-то там «вольво». Не тут-то было. Картинки эти имели рекламное значение и так просто не отдирались… Да и пусть остается, подумал Потапов. Паутина меж рам, девушки в прозрачных купальниках, глазок в двери, эти шикарные автомобили, Рубашкин за стеной — слишком уж многое придется переделывать! Пусть все остается… чужое жилье!
Неожиданно зазвонил телефон. Потапов вздрогнул. Трень, пел телефон, трень, трень… Потапов наклонился, хотел взять трубку, но не взял. Кому он и что должен сказать?.. Он даже номера не знает этого «своего» телефона!
Последний звонок вылетел и пропал. И тогда Потапов догадался, кто это звонил. Он присел на корточки, набрал номер.
— Але, это ты звонила?
— Я.
— И что?
— Хотела сообщить тебе, что все за тебя уже сделано и ты можешь спокойно возвращаться. Кстати, и машины придут через полчаса.
Потапову нечего было ответить.
— Это все? — сказал он.
— Нам еще надо поговорить о разводе.
— Подавай заявление, детка. В суд. Поскольку у тебя ребенок… А я возражать не стану, ты не беспокойся.
Тогда она положила трубку. И Потапов положил трубку. Ногой задвинул телефон обратно в угол… А почему, собственно, ногой? Глупо это, нервно.
На улице он почти сразу поймал такси. Сел, отвернулся к окну:
— На старую квартиру.
Какое слово странное вдруг у него нашлось: «на старую»… Машина, однако, стояла.
— Почему не едем, шеф? — спросил он довольно резко.
— Адрес нужен! — шофер равнодушно чиркнул спичкой, пошире отвинтил стекло…
Вдруг Потапов открыл дверь, вылез, быстро пошел прочь.
Таксист догнал его буквально через пять шагов. Крикнул:
— Ты что, заболел? Я же счетчик включил!
Потапов снова сел в машину.
— Извините, шеф! — Давненько он так не срывался.
— Ладно!.. — таксист опустил на баранку тяжелый кулак. — Чего мы только за день не навидаемся! — Они помолчали. — Ну так что? Скажешь адрес-то?
— Сейчас скажу.
И потом уснул
И вот все осталось позади — переезд, финальное объяснение… Он проснулся на даче, в своей светелке. С окном, в которое неслышно стучались зеленые лапы сосны, а это хорошо, знаете, хорошо!
Он лежал в самой первой утренней рани, когда кругом несказанная тишина, когда только птицам разрешается петь да еще старому Севиному дому вздыхать и поскрипывать после чуткой ночной дремы. Как же хорошо, что я здесь, подумал Потапов, как же хорошо!
Он не хотел вспоминать вчерашний день и не мог его не вспомнить. Громадный, словно товарный состав, день грохотал мимо Потапова, грохотал, грохотал. И ему оставалось только одно: закрыть глаза и отвернуться, чтобы поменьше острого сору летело в лицо.
Он встал. И нарочно потянулся слишком сладко и подпрыгнул слишком пружинисто — делал вид, что он и думать забыл про тот грохочущий поезд… Ну что, слабо тебе побегать, Потапыч? Мне? Ничуть не слабо!.. Он облачился в беговой костюм, сделал для боевитости несколько наклонов влево-вправо, вперед-назад. Но не удержался, все-таки заскочил наверх, к столу, где лежали его бумажки. Буквально две минуты посмотрел — тоже, можно сказать, для забывания того грохота.
Что-то остановило его… Что-что? Не пойму никак… И, не додумав, побежал. Но какая-то штука в голове застряла. Причем непростая штука, не мелкая. Он как бы держал ее в руках, только не мог развернуть из шуршащего вороха, словно это был подарок из-под новогодней елки.
Кругом между тем все распускалось, расцветало. Весна, будто в пропасть, рушилась в бездонное лето. Но Потапов ничего не видел этого. Сейчас ему нужны были карандаш и бумага — вот что ему сейчас было нужно: вполне конкретная математика, и необходимо посмотреть варианты… Варианты чего, черт возьми?
Вдруг он услышал, что сердце его лупит в грудную клетку, словно боксер по кожаной груше, а воздух сделался шершавым и липким. Я же слишком быстро бегу, понял наконец Потапов. Чего это я несусь как сумасшедший?
Ему стало смешно. Сам того не понимая, он бежал быстро, чтобы скорее закончить положенный ему маршрут, то есть добежать до сломанной березы и рвануть обратно. Между тем, если уж так неймется работать, можно было бы просто повернуть к дому. Но ему, профессиональному спортсмену, это и в голову не приходило — сойти с дистанции даже и по уважительной причине.
Он добежал до своей березы, вымотанный, довольный, размышляя теперь о вещах отдаленных — о Новом годе, о елке, о Танюле в наряде снежинки. Потапову даже хватило терпения проделать водные процедуры. Но завтракать уже не было сил!
С мокрыми волосами, весь электрический от бодрости, с чудесным, легким, голодным желудком он сел к столу и принялся за дело. Это было как бы ответвление от основного пути. Хотя, может быть, такое ответвление, которое только сокращало дорогу. Но главное: там где-то впереди виднелся один странный пункт, в существование которого Потапов не очень пока верил, уж больно странным он казался. Полжизни бы, кажется, сейчас отдал за то, чтобы встретиться с кем-нибудь из той комиссии по расследованию его злополучных испытаний.
Он работал до двенадцати дня, а потом бросил. Он сказал себе, что иначе, без еды, башка будет болеть — не остановишь. Спустился, поставил на плиту чайник и сковородку для яичницы… Но на самом деле знал, что дело все-таки не в голоде. Просто он уже, можно сказать, докопался до того, что сегодня утром казалось ему завернутым в тайну новогодним подарком.
Это бывает иногда, бывает. Это как раз то самое, что называется: шел в комнату, попал в другую.
Он съел яичницу, ощущая, как она необыкновенно вкусна после голодовки… А обычно говорят: когда волнуешься, не замечаешь вкуса еды. Вранье! Просто надо несколько раз как следует не поесть!
