Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
— В артиллерию его записали в сорок первом. Сначала было — в пехоту, а потом — в артиллерийское училище, там их ускоренным курсом…
— Здорово он немцу врубил! Наверное, прямой наводкой.
— Вот уж не знаю.
— А чего там знать — точно, прямой!.. Они там всегда, как танки появятся — орудия выкатывают на бугор, и — на тебе!
— Рисковым он был, Ильюша, это верно. Однажды, помню, пришел — ну вся щека, все колени ободраны, и молчит…
— А сколько ему было тогда?
— Да как тебе сейчас. И ростом… вот и челочка тоже налево смотрела.
— И я тоже, и я ка-ак однажды шарахнулся с березы — всю рубаху разодрал, и коленку — до крови. Но ништяк…
Анастасия Савельевна теперь почувствовала себя гораздо лучше, вроде б даже голосом окрепла. Смеясь и горюя, сжимаясь порой от боли и облегченно расслабляясь на мгновения, то и дело взглядывая в Андрюхины глаза и вновь возбуждаясь от их азартного блеска, она успела рассказать все, что знала о сыне, и даже о том, чего не ведала, но в чем была уверена — именно так, геройски вел себя ее парень, отчаянная голова.
Наконец дошел черед и до того, последнего боя, когда на позицию наших «сорокапяток» пошли сразу десять вражеских танков, а пушка осталась всего одна, покалеченная осколками, и никакой подмоги вблизи, хоть кричи, хоть закричись. Три «тигра» уже горели, а сам Илья, раненный в голову и в руку, продолжал командовать: «Пли!», но очередного выстрела почему-то не было…
Вдруг в передней хлопнула дверь, и по кухне четко процокали каблуки.
— Мама твоя, наверное, — встревожилась Анастасия Савельевна.
— Ладно, обождет, — торопливо сказал Андрюха. — Чего там!
— Иди, иди, потом доскажу, а то подумает, что убежал ты опять, знаешь. Иди, иди…
В коридоре Андрюху встретила тетка Зина. Успев заглянуть в комнату и не обнаружив там никого, она стояла у дверей хмурая и встревоженная, подперев кулаками крутые бока:
— Ты где это шастаешь?
— У баб Насти.
— А я гляжу — усвистал уж, родимый. Небось заждался нас? С магазинами, сам знаешь, как свяжешься — беда… Мать вон до сих пор за селедкой стоит, за баночной. Скоро придет. А мы с тобой пока обновочку… Ну-ка, давай, примерь!
Куртка была синяя, непромокаемая, с замочками — сбоку и на груди. Андрюха сунул руки в подставленные теткой рукава куртки, и села на него одежка как влитая. Тетка заахала, повела его к зеркалу, покрутила и так и сяк, видно ожидая, когда же и он заахает. Не дождалась.
— Ты чего это будто недоволен?
— Хорошая куртка, я же сказал.
— Хорошая, хорошая… Отличная вещь! Такую и с рук не сразу купишь. Просто повезло. Только выбросили их, а тут и мы… Ладно, вытряхивайся!.. Нет, ты чего смурной-то? Натворил небось что?
— Ничего не натворил, — насупился Андрюха.
В комнате уже не шелестело ничего и не поскрипывало — ввалился и хозяйничал в ней стойкий дух разгоряченной магазинной толпы. И тетка, видно еще не успев отрешиться от всей этой суеты и толкотни, тыкалась то в один угол, то в другой, пока не ругнула сама себя за бестолковость: кошелек-то в кармане у нее, а она кошелек ищет. Рассмеялась облегченно и заливисто. И Андрюха посмеялся с ней заодно. Ну и моторная она, тетка Зина. Минутки на месте не сидит.
— К баб Насте-то зачем ходил?
— Так, рассказывала она…
— Про сына небось?
Андрюха не успел даже удивиться такой догадливости, как тетка согласно кивнула головой и огорошила:
— Ты слушай ее больше, она наговорит. Семь верст до небес, и все лесом. Почти всю жизнь одна прокуковала. Какой уж там сын…
— Как это? — совсем растерялся Андрюха.
— А так, навыдумывала себе леший знает чего, да и морочит головы людям.
— Да я… да я же сам, своими глазами видел, у танка он, сын ее, артиллерист, и даже похожий.
— Похо-жий, — почти пропела тетка Зина и посмотрела на Андрюху такими всеведущими, такими усмешливыми глазами, что если б даже поверил он тем словам, то лишь из упрямства ни за какие коврижки не поддакнул бы ей. Но он не поверил тетке, просто не мог поверить, решив про себя, что наговаривает она на соседку бог знает что. Наверное, невнимательно, торопясь куда-то по обыкновению, слушала тетка, как рассказывала ей баб Настя о своем сыне. Столько лет прошло, а она о нем — как о живом. Разве можно говорить неправду, так волнуясь? И обида за бабу Настю, за ее артиллериста, рискового парня, вдруг сдавила голос Андрюхи с такой силой, что пробубнил он, зло уставившись в усмешливое лицо тетки:
— Нет, был он.
— Ты чего так? — испуганно всплеснула она руками. — Да что ты, Андрюшенька?
— А ничего! — с вызовом сказал он, выставив затвердевшее плечо навстречу тетке.
— Гляди-ка! — поразилась она столь внезапно созревшей в нем неприязни. — Вот дурачок-то!.. Ну ладно, был, был. Да разве так можно?..
Тетка тараторила еще что-то сбивчивое и ненужное, а по глазам было видно, что соглашается она с Андрюхой просто так, не то из жалости, не то из боязни, как бы он снова не отмочил какую-нибудь штуку. Торопливое ее притворство и вовсе убедило Андрюху — лжет тетка, кругом говорит одну неправду. Он хлюпнул носом, сгоняя с глаз дрожкую пелену, и повторил с хрипловатой настырностью в голосе:
— Вот вы не верите, а он правда был. Его Ильей звали.
ДОЧКИ-МАТЕРИ
Во дворе нового дома, углом замкнувшего квартал, стрельба и крики. Все, кто способен носить оружие, от пятилетнего задиристого Аркашки до патлатого семиклассника Дыбы, играют в войну. В войнушку, как нравится им говорить. Гоняются друг за другом с брызгалками из пластмассовых флаконов, скрадывают противника с пистолетами, ликующе, мстительно базлают: «Ага-а!»
Только глазастый, с заостренным личиком Сеня безоружен, хотя этой осенью уже пойдет в школу. Не хочет Сеня никого убивать и доказывать, кто первый прокричал: «Тра-та-та!» Война, как известно, дело рисковое, там могут и нос начистить. А раз не хочет стрелять и падать — одна ему дорога, к девочкам.
С девочками он дружен. Несмотря на мелкие стычки, другой компании не ищет, на всякие ребячьи дразнилки, вроде: «Девкин хвост!», отвечает презрительной гримасой. Требования к Сене велики. Единственный представитель сильного пола на весь девичник должен быть скромным, щедрым, самоотверженным; разумеется, уступчивым, безусловно, умеющим делать все, что ни попросят. И Сени старается не ударить лицом в грязь. До ломоты в пальцах крутит бельевую веревку, через которую, повизгивая, прыгают девочки, топчется в сапожках по взбаламученной луже, отыскивая утопленника — кукленка из пластилина, безропотно таскает с
