Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
3
Дело было зимой, как сейчас помнит он покрытую инеем входную дверь и тогдашние свои раздумья, пока поднимался на пятый этаж: почему дверь не бухнула, как всегда, с треском и дребезжанием? Ему и хотелось пройти тихо-тихо: час был поздний, а он, Саврасов, был подогрет «пшеничной». Но дверь он не придержал, а она вдруг закрылась без грохота… Только одно могло быть объяснение: заледенели края и порог.
Саврасов долго звонил домой, потом стучал, потом снова звонил, даже испугался, не случилось ли чего с ними там? А вдруг забыли газ перекрыть? Но заскрипели наконец половицы, и в получившуюся от дверной цепочки щель он увидел половину лица жены, припухшее от сна веко, ее злобный глаз.
— Ты чего это растрезвонился?! — напустилась она, не снимая, однако, цепочку. — Ты чего это весь дом ставишь на ноги?!
— Давай открывай, не дури, — как можно добродушней сказал Саврасов.
— Вона чего? А ты ночуй, где был!
И дверь захлопнулась. Сначала Саврасову показалось, что жена просто шутит из воспитательных соображений. Но тут же он перепугался так, что вспотела спина и лицо обдало жаром. Он пустил звонок на всю длину, пока не занемел палец, а потом еще поддал протезом.
Дверь снова приоткрылась, из темной щели ему выбросили несколько газет, как это делала соседка этажом выше. А потом волчьей челюстью клацнула задвижка и на два оборота прокрутился замок. И Саврасов понял: стучи теперь, не стучи — все без толку.
Он собрал газеты, согнул их вдвое, чтобы стопка была потолще, и сел, спиною привалясь к стене.
Сквозь опущенные веки Саврасов чувствовал свет — невозможно яркая лампочка горела на лестничной площадке. Он успокоился: что произошло, того не поправишь, а значит, зачем попусту тратить нервы?
В последнее время он начал часто вспоминать Сашу Семенова, которого теперь уже нет. Бок о бок прошли они всю войну, а потом писали по праздникам друг другу открытки, все мечтали встретиться. Саврасов даже не мог представить, каким теперь стал Саша.
А потом Саша написал, что сильно заболел. Саврасов совсем было собрался к нему в Ярославль, но жена сказала:
— Ладно-то дурью маяться. Без тебя разберутся.
И на работе тогда людей не хватало.
Не поехал Саврасов и до сих простить себе не может этого, и никогда не простит, потому что вскоре после письма Саша умер. А ведь они вместе выходили из окружения, вместе били немца на Украине и в логове его. Адреса друг друга носили в карманах гимнастерок: мало ли, а вдруг не повезет кому…
И вот впервые в ту ночь, когда от ледяного бетона спасала пачка пожертвованных газет, Саврасов подумал: надо бы завести сберкнижку, хорошо защищенный тыл — великое дело, тогда жить будет не в пример спокойней, тогда, может быть, не придется прозябать вот так.
Вечером он врезал замок в дверь своей комнаты. Когда сгребал на бумажку мусор, жена уже устала, — не шумела она, не наскакивала на него лохматой собачонкой, лишь испуганно следила за ним издали, от телевизора.
А Машка ушла гулять.
4
Субботним утром, когда все были дома, пришел шустрый парень с чемоданчиком, в каких обычно носят инструмент.
— Здесь живет инвалид войны товарищ Саврасов?
Жена и дочка кивнули, очень удивленные осведомленностью парня, а Саврасов, который вышел на звонок, сказал:
— Это я.
— Я к вам из атээс. Телефон будем ставить. — Парень снял красивую куртку с многочисленными замками «молния», с россыпью сверкающих никелем пуговиц и остался в спортивном свитерке. — Куда вести проводку? — тут он обратился прямо к Саврасову.
— Ко мне в комнату, — ответил Саврасов.
В свою комнату — показать место для проводки — он пропрыгал, подобно птице; было еще утро, и он не успел прицепить протез.
— Вот сюда его, — кивнул Саврасов на тумбочку у кровати, поскольку мебельных излишеств в комнате не было. Парень пожал плечами: ему-то какое дело, хоть на потолок. Потом ушел на лестничную клетку и занялся с распределительным щитком.
И тут к Саврасову подступили жена и дочь.
— Ты чего же это делаешь, а? — начала жена и уперла кулаки в бока.
— Между прочим, телефон — общее достояние семьи, — сказала Машка.
— Щас пойду и скажу мастеру: пускай ставит в коридоре на трельяже.
— Или на кухне, — поддержала Машка. — Кухня у нас — как третья комната. Всем будет хорошо.
5
Саврасов нервничал, раскачивался на кровати…
Им уступать нельзя — тут же сомнут, как танки.
Когда обнародовали дополнительные льготы инвалидам Отечественной войны, сколько у них сразу появилось соображений. Они додумались даже до того, что решили через него, Саврасова, достать мебель каким-то Машкиным приятелям.
А первый раз в продовольственный магазин, как он ни отнекивался, заставили идти самого.
Дорогой он вздыхал и думал: как там все обойдется? Не мог отделаться от чувства, что идет с черного хода, да еще за счет других.
Но обошлось. Заведующая, к которой послали продавцы, встретила его с энтузиазмом. Сверкнув серьгами, она пожала ему руку, сказала, что давно пора обратить внимание на таких, как он, тем более что таких, как он, остается все меньше и меньше.
А еще она сказала: сегодня завоза, к сожалению, не было, а что есть за прилавком, уважаемого клиента вряд ли заинтересует. Лучше зайти завтра.
Саврасов не обиделся, понимал: дело новое, нужно время, чтобы раскачать маховик.
Жена приняла из его рук пустую сумку и, не дожидаясь разъяснений, назвала его размазней.
— Как кровь проливать, — ворчала она, — так пожалуйста, а как придавить этих жуликов, так простите…
— Ты бы снял протез да их по головам. Тебя не посадят. Зато в следующий раз достанут что-нибудь вкусненькое, — сказала Машка.
Саврасова затрясло. Многое захотелось сказать ему любезной доченьке, но он сказал лишь:
— Яйца курицу не учат, — и пристукнул самодельным увесистым костылем.
— Подумаешь, — передернула Машка плечами. — Тоже мне Сент-Экзюпери.
