Анатолий Клещенко - Камень преткновения
За спиной у Генки звякнул о камни металл. Обернувшись, он увидел Элю, опускавшую на землю пустое ведро.
— Пришли? — обрадованно спросил он. — Долго сегодня что-то.
— Наоборот, недолго. Михаил Венедиктович закладывал новый опыт, а мы собирали клещей. Не очень-то легко их находить, знаешь!
— Надо было собак взять. Собаки сколько хочешь на себя насобирают.
— Господи! — совсем как Вера Николаевна, вздохнула Эля. — Бедные псы! Правда, дикие животные еще несчастнее, им ведь все время приходится быть в тайге. Прямо не знаю, что бы сделала со всей этой пакостью: с мошкой, с комарами, с клещами!
— Ты же делаешь!
— А… — махнула рукой Эля. — Пока только собираемся, ищем пути. Ну… не делать же противоэнцефалитные прививки лосям и медведям!
Оттого, что Эля стояла рядом, стало веселее. Он попытался представить, как Михаил Венедиктович будет делать укол медведю, и заулыбался.
— Попробуйте!
— А как в тайге хорошо, Ге-енка! — сказала Эля. — Хоть и клещи и мошка, все равно! Знаешь… я как-то внезапно поняла, как хорошо. Тогда, на Ухоронге… нет, не тогда, потом. Тогда я ничего не понимала. Помнишь, сказала, что мне жалко того лося? Мне его потом, дома уже, стало жалко… И… жалко, что пришли домой… Тебе не было жалко?
— Было, — признался Генка.
— А почему?
Генка смущенно промолчал. Конечно, мог бы сказать почему, но ведь Эля и сама знает. Он видел по ее взгляду, что знает.
— Генка, — сказала Эля, — мне кажется…
Не договорив, она протянула руку к лежащему рядом бакену и провела по нему пальцем, словно хотела попробовать, высохла на нем краска или нет.
— Что… кажется? — спросил Генка, почему-то не узнав своего голоса.
Эля еще раз провела по бакену пальцем, но именно в это мгновение сверху, с косогора, ее окликнул Михаил Венедиктович:
— Эля, мы ждем! Вы ушли по воду или за водой?
Девушка, как-то испуганно и вместе облегченно встрепенувшись, подхватила ведро.
— Давай я! — предложил Генка, тоже протягивая руку к ведру.
Но Эля, бросив наверх быстрый взгляд, сказала:
— Я сама! Не надо!
И, зачерпнув воды, расплескивая ее, торопливо, пошла по тропинке, не оглянувшись на Генку.
9
Матвей Федорович дважды уже попрекал сына бездельем: люди ловят стерлядку, а не лежат в холодке на брюхе. На третий раз выматерился и спросил, где самоловы.
— На вышке, — сказал Генка.
Глянув на слуховое окно чердака, тряхнув лестницу, Матвей Федорович сердито засопел.
— Надо тебе, так я достану, — предложил Генка.
— Тебе, значит, не надо?
— Неохота заниматься, батя!
Генка не лежал на брюхе, но к рыбалке охладел, перестал интересоваться. Не потому, что признал зазорным делом, а больше из нежелания поступать как Шкурихин. Может быть, чтобы оправдать неприязнь к Петру, усиливавшуюся тем больше, чем равнодушнее относился тот к разрыву их дружбы. Теперь Генке хотелось не походить на Петра и не подражать ему так же, как прежде хотел этого. Так уж пошло.
После ссоры в лодке, молчаливо согласившись освободить от лишней работы Матвея Федоровича, они дежурили через сутки. Проплыть на моторке по участку, проверить, на месте ли обстановочные знаки, в порядке ли освещение, — с этим в одиночку пустяк справиться. Нетрудно и подключить третью, полуразряженную батарею из запасов старья, если напряжение упало ниже нормы. Вот бакен, конечно, одному поставить трудненько. Но к счастью, «маток» последние дни почему-то не сплавляли, некому было сшибать бакены.
Промеры фарватера производили еще по старинке, наметкой. Об эхолоте и гидростатической наметке слышали только, что имеются в бригаде, на самоходке. Но и вручную промерять фарватер — дело не ахти сложное: плыви себе вниз с выключенным мотором, только вертикально держи наметку. Впрочем, промерами глубины, как и ширины судового хода, занимались не часто. В каждодневную информацию сведения о ширине и глубине, если уровень воды колебался не очень сильно, включали по памяти. Матвей Федорович мог наизусть назвать точные показатели даже с похмелья. Авральных работ, требующих соединенных усилий всех рабочих поста, покамест не предстояло.
— Работа как у пожарных, — посмеивался довольный Генка.
Его радовало, что можно не встречаться с Петром, не разговаривать. Не о чем, да и незачем. Петр сам по себе, он — тоже. Генка твердо, бесповоротно осудил Петра, и хоть теперь приходилось бы вспоминать, разбираться — за что? — чувство неприязни стало постоянным, привычным.
Пожалуй, он и не старался объяснять свои чувства, не вспоминал, не доискивался, из чего рождались. Неприязнь к Петру, удивленное уважение и симпатия к Михаилу Венедиктовичу, просто симпатия к Вере Николаевне и Сергею Сергеевичу. Может быть, они складывались в какой-то мере из отношений этих людей друг к другу, их суждений друг о друге, услышанных ненароком.
Что касается Эли, то Генка сказал бы, что никаких чувств не испытывает. Какие могут быть симпатии или антипатии, если это Эля? Смешно рассуждать, какая она, она — Эля, и все! Генка воспринимал Элю, как воду, небо и тайгу, без которых немыслим мир. А разве придет в голову задумываться, какие они: река, воздух, кедры на берегу? Такие, какими должны быть, конечно!
Генке все время не хватало Эли, как не хватает в осенний день света, а зимой — тепла. И в то же время она как бы присутствовала всюду всегда. Проверяла вместе с ним обстановочные знаки, сколачивала новые бакены, смотрела, как тонут в черной реке отражения голубых звезд. Так Генке казалось.
В действительности он уже два дня не видел Элю. Можно было бы зайти вечером в лабораторию, но после встречи на берегу, прерванной Михаилом Венедиктовичем, Генка почему-то стеснялся идти туда. Словно боялся выдать какую-то Элину тайну, поставить в неудобное положение. Почему? Ведь никаких тайн не существовало. Ничего, кроме последней встречи у лодки, когда Эля водила пальцем по бакену и… молчала…
Туман лежал еще очень толстым слоем, и даже с крыльца дома, стоявшего на десятиметровом косогоре, нельзя было глянуть поверх тумана. Генка привстал на цыпочки, как не доросший до края стола мальчишка, старающийся увидеть, что стоит на столе, — не вышло!
— Все одно, что бражная гуща, — сказал за его спиной Матвей Федорович и зевнул. — Ох-хо-хо!.. Однако я думаю, туман вниз пасть должен. Нога вроде ничего, не свербит — значит, наверху погода.
— Закат был добрый вчера, — кивнул Генка. — Да и хватит дождя, ну его! Надоел.
Внизу, в тумане, глухо затарахтел мотор. Матвей Федорович стукотнул по полу деревяшкой, переступая с места на место, и сказал ворчливо, косясь на сына:
— Петька большую лодку берет. На переметы поехал. Гребанет в сем году рыбы Петька, гребане-ет!
Генка поежился то ли от колючих, неспроста брошенных отцовских слов, то ли от утренней сырости. Потом прислушался: сверху, от мыса, донесло длинный свисток — известие о подходе судна к шивере.
— И пошто зря свищет? — пожал плечами Матвей Федорович. — Рази под шиверой кто услышит? В таком тумане все одно что в воде свистеть.
— Услышат кому надо, — сказал Генка и, избегая продолжения разговора, который отец снова обязательно повернет на рыбу, пошел к лодкам: на берегу, где сложены запасные вехи и бакены, можно выдумать какое-нибудь заделье, на худой конец воду из лодки вычерпать.
Именно за этим делом застала его Эля, пришедшая вымыть бидон из-под молока. Генка не сразу услышал, что пришел кто-то, а потом не сразу узнал девушку.
— Я думал, Клавка, — сказал он виноватым тоном. — Что, ваши сегодня дома?
— Мужчины ушли, а нам с Верой Николаевной поручены наблюдения у реки и хозяйственные работы. Но я собираюсь сбежать по грибы на час или на два. Пока туман. Поднимусь по сопке над туманом, ведь не до неба же он, правда?
— Конечно. И упасть должен.
— А если я все-таки потеряюсь в тумане? Тебе будет все равно, да? Или пойдешь на розыски?
— Пойду, — глупо улыбаясь, сказал Генка.
— Ну? Тогда, может быть, тебе лучше сразу пойти со мной? Чтобы я не потерялась?
— Понимаешь, мой день сегодня. Дежурство. И туман…
— Ну и что? Мы же ненадолго…
— Да я так, — Генка вдруг испугался, что Эля передумает, уйдет одна. — Это чепуха, пойдем.
— Я только домой забегу за корзинкой и нож возьму. Да, бидон еще надо вымыть! — Зачерпнув вместе с водой песка, Эля стала болтать бидоном. Попавшие вместе с песком мелкие камушки заскрежетали о металл.
— Черт, кажется, «матка»! — сказал Генка, напрасно вглядываясь в туман. — Похоже, что «матка». Катер словно бы на одном месте фырчит, верно?
— Что-то слышу. Ну, пошли?
— Пошли… — Генка неохотно отвел взгляд от реки. — Лень якорь бросить, по такому туману прутся.
