Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов
С точностью психолога эти люди могут по глазам человека определить, насколько он голоден, насколько он нуждается в какой-нибудь тряпке или обветшалом ватнике. И промаха не будет. Доверительно, словно по-свойски, кивнет он сытой харей. Покажет из-под полы буханку черствого хлеба и безразлично произнесет: «Сто двадцать рублей. Хошь бери, хошь нет». И повернется с намерением уйти прочь от покупателя.
Но не сделает он и двух шагов, как натруженная, мозолистая рука влепится в его овчинный полушубок. Негнущиеся от мороза пальцы отсчитают двенадцать червонцев человеку, который хорошо знает, как из хлебного припека делать деньгу, как можно строить свое счастье в лихую годину.
— Меняю тыкву на две миски муки. Вкусная, сладкая! — приглашала к своему товару звонкоголосая тетка.
— Кому картофельных лепешек? Подходи! Румяные, пышные, даровые — пять рублей за штуку! Последние, остаточные! — заманивала к себе другая торговка.
— Кусок сала дам за варежки!
— Ай-яй-яй! Держи окаянного! Рыбец слямзил!
Недалеко от толчка ровными рядами расположились торговцы всевозможной утварью. Чего тут только не было: и посудины, и петли, и потресканные деревянные ложки, и невесть для чего потребные набалдажники, загогулины и банки с какими-то снадобьями; и перепачканные золой куски сомовины. Но не все здесь действовали приемами спекулянтов.
Шустрые торговцы для удовлетворения всех налево и направо разбрасывали зычные байки, смачные шутки, разводили ради потехи никчемную антимонию.
Вот горбатый мужичок разложил подле себя коробки с какими-то светлыми кубиками и хватает за полы почти каждого прохожего.
— Берите пасту, берите пасту! Убирает с одежды и мазутные, и масляные пятна. Может убрать грязные пятна и с шерсти, и с диагонали, и с сукна…
Около «химика» остановился мужик в замызганной и засаленной телогрейке и в таких же ватных брюках. Он смотрит на товар вывороченными, захмелевшими глазами и скрипучим голосом произносит:
— А с биографии может эта кислятина вывести пятна, а?
— Может, может! — живо откликнулся горбун. — Берите, берите — рубль кубик! — но тут же спохватился, опомнился и, ощерившись на всю ширь рта, поправился. — Нет, нет, извините! С биографии не берет… Сам весь в пятнах хожу. Самому бы почиститься не мешало.
— Эх ты, клизма! Кому нынче твой товар нужен? Жратвы лучше припер бы, — упрекнул продавца долговязый и поплелся дальше.
А вот и другой, тоже употребивший горячительного, ходит по рядам и подбрасывает для уморы всякую всячину.
— Ты скажи, — одеревенелым языком пристает он к бабке. — А когда покойник умирал — потел он или не потел? Потел, говоришь? Это ведь очень хорошо, это очень хорошо! Это очень пользительно для организма.
Тревожные и возбужденные разговоры о войне слышались всюду.
— Оказывается, Расею пришли захватывать не только немцы! — бойко выкрикнул кому-то, как для глухого, неудавшийся ростом старичок. — Мой сынок, Трошка, писал как-то, что к ним под Воронеж нагнали етальянцев каких-то, чудной народ, говорит. Окромя лапши ничего не ядять. Недород у них ноне, не с чего стало стряпать эту лапшу — вот они приплелись к нам. А еще какие-то голубые штанцы появились. Ей, пра! У них ихняя дивизия называется голубой. А эти одними апельсинами кормятся. Немцы их в супряги взяли. А когда они побежали — все эти апельсины порассыпали…
А чуть в сторонке плотным кольцом десятка два женщин кого-то обступили. Серафима заметила, что ведут они себя как-то странно. То вдруг все разом загудят, словно растревоженные шершни, то мгновенно, как придавленные, утихают. Подошла поближе, протиснулась.
На большом дощатом ящике смиренно, в позе святого херувима сидел плотный мужчина средних лет. По одежде его Серафима определила, что он не лишен достатка. Добротная, покрашенная в черный цвет дубленка, новые, умелой рукой скатанные валенки. На голове рыжая пыжиковая шапка.
Женщины жаждущими глазами уставились в неподвижное, сплошь изъеденное оспой лицо. Таким же окаменелым и пустым был взор этого мужчины Серафима поняла: это был слепой гадальщик. На плотно сжатых коленях лежала массивная книга из толстых, почти картонных листов, сплошь утыканных точками.
— Моя, моя очередь! — отпихивая других, доказывала свою правоту раскрасневшаяся и чем-то взволнованная женщина.
— Ты еще деньги сперва найди, а потом суйся!
— Не твоя забота! Без денег никто не гадает! — отпарировала женщина, лихорадочно шаря где-то сбоку, в складках старой паневой юбки. Наконец она вытащила из кармана и торопливо сунула рябому пятерку. Тот не спеша расправил ее, старательно прощупал и положил деньги в полевую сумку, уже изрядно пополневшую от выручки.
— От Васеньки, моего сынка, вот уже третий месяц писем нет. Последний раз порадовал, что цел и живехонек, в атаку ходил, двух фашистов заколол… А вот сейчас…
Гадальщик степенно переложил несколько тяжелых листов и начал водить пальцами по наколкам.
— Ваш сын Василий, — начал он ровным, монотонным голосом, — заслужил боевое уважение…
— Вот, вот он у меня такой, — всхлипнула женщина.
— И приходила эта похвала и от командования, и из казенного дома…
— Значит, живой, живой? Я спрашиваю — живой, а?
— У вас нет основания для преждевременного волнения, — продолжал слепец. — Пройдет немного времени, и вам доставят все вести, касающиеся вашего геройского сына. Все происходящее с ним, касающееся этого стремления порадовать вас, как родную мать, согласуются с закономерностью нашей действительности. В настоящее время в казенном доме решается вопрос о предоставлении к награде вашего сына.
— Так живой он или нет? — продолжала добиваться своего растревоженная женщина. — Ничего что-то не разберу…
— Не перебивайте! Я читаю, что здесь написано, а не просто говорю: у вас нет оснований для преждевременного беспокойства, время вам сообщит… Все происходит как угодно богу.
Вытирая кончиком платка глаза, женщина начала выбираться из окружения.
— Наверное, все-таки живой, дай бог, дай бог, — без конца твердила она, торопливо застегивая пальто.
А возле гадальщика уже снова гудели, наперебой совали рябому загодя приготовленные пятерки. Серафима отошла подальше. Но слух никак не мог освободиться от назойливых и неистребимых просьб.
— Про Егорушку скажи! Он в госпитале сейчас. Как там у него?
— Гриша пропал без вести…
— А скоро ли фашиста угробим?
— Похоронку третьего дня получила. Мишеньку убили…
