Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Долго бродил в тот вечер Абдуладиз по берегу реки. Не было уже в его сердце зла на Сайпудина. Если он кого и ненавидел, так только себя. Только на себя мог он обижаться за свою пустую легковесную жизнь. Кто он такой? Троеженец! Чего он достиг в жизни? Только и умеет щелкать на счетах. Ему казалось, что жизнь его загублена и впереди гораздо меньше времени, чем в прошлом. Чем полны его сердечные хурджины? Разве только памятью о трех женитьбах.
Как назло, он не мог отвязаться от воспоминаний о трех женщинах, которые по очереди прошли через его судьбу, почти не оставив в ней следа. Каждая мелочь лезла в голову: их внимание, их робкая ласка, их грустная покорность. Сейчас только он понял, как они были красивы и нежны, как преданно любили его. Он готов был бежать, просить у них прощения. Он любил их сейчас. «Прав Сайпудин, я — скотина. Ни в одной из них я не видел человека», — думал Абдуладиз.
Придя домой, он застал свою сестру Патимат за глажением его рубашек.
— Ну как, хороший был концерт? — спросила она, поднимая разгоряченное лицо.
Он впервые заметил, как тяжело налегает сестра на утюг, и подумал, тоже впервые в жизни, что это не такое уж легкое дело — гладить на всю семью.
— А ты чего не пришла? — спросил он и сам удивился скрытой ласковости, прозвучавшей в его голосе.
— Да некогда. Дома дел по горло, — отвечала сестра.
В это время в комнату зашла вторая сестра, Айшат, с небольшим мешком.
Абдуладиз бросился ей навстречу и хотел принять из ее рук мешок. Но она прижала его к груди. Глаза ее удивленно посмотрели на брата.
— Я здесь мужчина, вы не должны носить тяжести, — сказал Абдуладиз и, почти вырвав у нее мешок, положил в сундук.
Айшат испуганно оглянулась вокруг: нет ли поблизости матери или бабушки, которые могут упрекнуть ее за неуважение к брату.
«Сколько женщин работают на меня», — подумал он, и впервые в жизни краска стыда обожгла его щеки. Он сам открыл кастрюлю, накрытую чистым полотенцем. Но тут же обе сестры бросились к нему:
— Садись, брат. Мы тебя сейчас накормим.
У одной в руках тут же появилась тарелка. Другая уже снимала с кастрюли крышку…
— Я сам. А вы идите, отдыхайте. Уже поздно, — сказал он.
Сестры недоуменно переглянулись, но подчинились.
Потом Абдуладиз лег на кровать и раскрыл книгу. Но книга не увлекала его. Хотелось спать. С трудом он заставил себя одолеть три страницы и в сердцах отбросил. «Вот, раньше мог спать сколько угодно, хоть в шесть ложись и в восемь вставай, а теперь, видишь ли, читать надо», — подумал он, чувствуя, как в нем растет и растет досада на Муслимат…
А утром, когда Абдуладиз встал с постели, никто не стоял у его дверей. Потому что поднялся он ни свет ни заря. Несмотря на короткий сон, он ощущал свежесть и бодрость во всем теле. На сердце было так же легко и прозрачно, как легок был этот утренний, знобящий, чистый воздух двора.
Сестра Айшат уже доила корову, а Патимат кормила теленка, давая ему с руки кусочки теста. Увидев брата, Патимат крикнула:
— Дорогой наш брат, почему ты встал так рано? Не заболел ли ты? Хатимат, ты что там, умерла, что ли? Неси брату умыться!
Но Абдуладиз жестом отстранил ее. И что-то было в его лице такое, что Айшат перестала доить корову, а Патимат кормить теленка.
— Я теперь каждый день буду вставать рано и ходить к реке умываться, — сказал он и, обкрутив полотенце вокруг пояса, в одной майке убежал. Следом уже несся испуганный крик матери:
— Куда ты, сынок? Девочки, скорее бегите за ним. Он же простудится!
Но сестры не тронулись с места.
Абдуладиз между тем побежал к реке и на берегу столкнулся с Сайпудином. Тот вышел из-за камня голый по пояс и, что самое главное, с букетом мокрых, росистых ромашек.
«Неужели ей несет?» — ревниво подумал Абдуладиз. Ни слова не сказав, он отвернулся и, набирая пригоршнями воду, стал обливаться. Сначала он почувствовал себя так, будто раскаленное железо приложили к его телу. Он даже посмотрел на свою ладонь: цела ли кожа. Потом он почувствовал, что все тело стало легким, огненным, молодым. И молодость эта вливалась в его сердце, окрыляя его, придавая надежду и силу.
«Поднимусь на самую вершину, нарву ей такой букет, что рядом с ним ромашки Сайпудина покажутся веником», — тотчас решил Абдуладиз.
Он легко взбежал по склону горы, придирчиво разглядывая цветы. Но все они казались недостойными букета для Муслимат. Пожалуй, лучше всего было бы обхватить руками всю эту цветущую гору и отнести ей…
«Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо со мной», — поклялся в душе Абдуладиз.
Возвращаясь в аул, он еле нес свой огромный, то и дело рассыпающийся букет. Сегодня он не боялся никаких встреч. Наоборот, ему даже хотелось, чтобы люди видели его. «Она любит меня. Она верит в меня. И я буду таким, каким она хочет меня видеть», — пело его сердце.
Абдуладиз был так увлечен своими мыслями, что даже не заметил, как навстречу ему вышла Муслимат с медным кувшином в руке.
— Абдуладиз, — крикнула она, и лицо ее просияло. — Куда ты вчера пропал? Я искала тебя. Хотела сказать, что ты умница. Ты так хорошо спел.
— Это тебе, — выпалил он, чувствуя, что сердце больше не вмещается в груди: вот-вот выкатится ей под ноги.
— Ой! — только и сказала Муслимат, принимая букет.
— Дай я принесу тебе воды.
— Пошли лучше вместе.
Она взяла его за руку, все прохожие с завистью глядели им вслед.
Только бабушка Сакинат до сих пор не могла смириться с этим браком и при каждом удобном случае причитала:
— Вабабай, почему я не умерла, почему дожила до такого дня, когда моя внучка взялась укротить старого коня! — И непременно ударяла по колену сухой жилистой рукой.
Когда бабушка Сакинат выговорилась, мы все поднялись и решили погулять по горам.
— Расскажите мне что-нибудь интересное о прошлом вашего аула, — попросила я.
— Да мы вам столько всего расскажем, хоть горстями греби, — живо откликнулась одна из женщин.
А другая, зеленоглазая, та, что произнесла первый тост, взяла меня под руку и увела вперед.
— Я тебе расскажу самое интересное. Все это чистая правда, так мама моя говорит. Посмотри-ка туда. Видишь
