Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Вот только в школе ни ребята, ни учителя не желали признавать его превосходства, и потому он сразу же невзлюбил школу. Еле-еле, как говорится, с чахоточными тройками закончил он семь классов. В среднюю школу, что была в районном центре, его даже не пытались послать. «Чтобы единственный сын ходил в школу за километр? Раньше что, ученые были?»
Так говорили мать, бабушка и тети. Правда, все его сестры закончили десятилетку и даже институты. Но они молчали: у них не было права поучать единственного брата.
Первым спохватился отец. Он, стремясь наверстать упущенное, стал подбирать сыну специальность. Но избалованный, не приученный к труду Абдуладиз проваливался на экзаменах в техникумы. Наконец под неусыпным надзором отца, который снял квартиру в городе и год прожил там с сыном, Абдуладиз закончил курсы бухгалтеров и, вернувшись в аул, стал работать сначала счетоводом, а потом и бухгалтером.
Поскольку сын стал самостоятельным, настало время женить его. Конечно, выбор пал на самую видную девушку аула, которая, кстати заметить, тоже не стремилась к учебе.
Аймисей была счастлива. Ей давно нравился этот красавец, высокий, плечистый, одетый с иголочки и, что особенно привлекает девушек, небрежно-снисходительный в обращении.
От природы кроткая, она не умела перечить мужу. Так, к двенадцати заботливым женщинам, которые буквально не выпускали Абдуладиза из своих объятий, прибавилась еще одна, тринадцатая. Жена. Она сразу же подключилась к женским заботам о единственном мужчине — почему-то об отце Абдуладиза все забыли — и даже, можно сказать, вступила в соревнование с остальными женщинами за лестное право услужить мужу.
Может быть, так и продолжалось бы всю жизнь. Но Аймисей надоела Абдуладизу. Привыкший к женской покорности, он вскоре и не отличал жену от своих сестер. Она ушла так же тихо, незаметно, как два года назад вошла в этот дом.
Второй жертвой Абдуладиза оказалась Калимат. Эта была не то, что первая. На одно слово — десять. Но и она в один прекрасный день ушла, крикнув: «Надоело. Теперь не те времена, чтобы терпеть!»
В доме появилась и третья жена, Кумсият. Про нее трудно сказать что-нибудь определенное. Может быть, потому, что продержалась она в доме еще меньше, чем предыдущие жены.
На все эти женитьбы у Абдуладиза ушло всего-навсего три года. И скатывались они с него, как с гуся вода. Беспечный, то ли от природы, то ли от воспитания, он вовсе не задумывался о судьбах женщин, с которыми связывал жизнь, как, собственно, не задумывался и о своем будущем.
Так легкой и праздной походкой, лениво оглядывая встречных девушек, разгуливал он по аулу, пока ему не попалась Муслимат, не встала поперек дороги, ласковая, как Аймисей, гордая, как Калимат, и еще к тому же с дипломом в руках.
Вот тогда-то он и пожалел, что бросил учебу. Куда ему состязаться с Сайпудином. Этот Сайпудин! Как Абдуладиз его ненавидел! Вечно этот жираф переходил ему дорогу. Началось еще в школе, когда учителя и отец ставили ему Сайпудина в пример. А теперь Сайпудин окончил в Махачкале университет, преподает в старших классах литературу. Муслимат то и дело советуется с ним. Ни одна читательская конференция без него не проходит. Конечно, он ей пара, а не Абдуладиз. И избалованный, не привыкший к отпору мужчина почувствовал вдруг свое бессилие перед спокойным, уверенным Сайпудином.
Прежде Абдуладиз думал про себя, что он сундук, наполненный кладом. Теперь он понял, что этот сундук пустой. Поняв это, стал избегать Муслимат. Но как-то она забежала в контору и как бы между прочим предложила:
— Заходи в библиотеку. У меня для тебя интересная книжка отложена, — и, может, ему только показалось, с особенным выражением взглянула на него.
Абдуладиза в жар бросило от этого взгляда.
Он стал похаживать в библиотеку. То взять новую книгу, то почитать газеты. Из-за широких газетных листов он нет-нет да бросал на Муслимат красноречивые взгляды. Но она будто и не замечала этого.
Наконец Абдуладиз так осмелел, что написал ей письмо, в котором изливал свои чувства. Он так старался, что даже переписал стихи из какого-то журнала. В этом письме он намекнул, что это его первое и — предполагалось — последнее послание женщине. Он признавался в любви, сознавая, что недостоин ее, и просил ответить честно — да или нет. Семь раз переписывал он письмо. И наконец отправил его по почте.
Но Муслимат — о, эта женская уклончивость — не ответила ни «да», ни «нет». Она не могла ответить «да» потому, что письмо это было полной неожиданностью. И не могла ответить «нет» потому, что… потому что этот мужчина, не укрощенный тремя женщинами, странно тревожил ее сердце. Вместо серьезного ответа она отправила ему короткую записочку, весьма осторожного, но и обнадеживающего содержания: мол, надо как следует узнать друг друга…
Несколько успокоенный, Абдуладиз зачастил в библиотеку. Он снова притворно погрузился в газеты, присматриваясь из-за этого щита к своей любимой. Но, как ни старался, не находил в ней никаких перемен. Обращалась она с ним по-прежнему: ровно, спокойно, ласково.
Может быть, он бы и совсем успокоился, если бы не этот Сайпудин. Конечно, перевес был на стороне соперника. Во-первых, тот ни разу не был женат. Во-вторых, окончил институт, даже университет, в-третьих, много читал, значит, им есть о чем поговорить. Эти мысли приводили Абдуладиза в затяжное уныние.
Ведь у него, Абдуладиза, было только одно преимущество перед начитанным соперником: красивая внешность. Если нескладный, тонкий и длинный Сайпудин не привлекал девичьи взгляды, то на Абдуладиза, стройного, с большими глазами, в которых горела сама жизнь, до сих пор заглядывались девушки. Одна Муслимат, как грустно думал Абдуладиз, не ценила его красоты. Ей бы только о книгах поговорить. Но в конце концов что он, безграмотный, что ли! Он тоже не слепой, и язык у него на месте. А память! Учителя всегда говорили, что память у него феноменальная. Правда, при этом они как-то грустно смотрели на него и укоризненно качали головами. Так на то они и учителя, чтобы укорять.
Мало того что Абдуладиз стал читать книги из-за Муслимат, он и в самодеятельность записался. Прежде он и не представлял, зачем это люди ходят в клуб и одни, как дети, пляшут и поют на сцене, а другие разинув рты, глазеют на них? Он одинаково презирал и тех и других.
Конечно, ей бы ни за что не втянуть его в эту глупую
