Аркадий Первенцев - Огненная земля
Букреев позвонил командиру дивизии и несколько сбивчиво рассказал ему о результатах совещания.
Командир дивизии потребовал формулировки принятого решения и обещал срочно снестись с командующим. После разговора с Гладышевым Букреев как бы снова вернулся в определенный мир, подчиненный суровым уставам войны, и все вокруг снова приняло привычные формы. Продиктовав дежурному радиограмму на имя командующего и поручив передать радиограмму по телефону на КП дивизии, Букреев вышел вместе с ординарцем. Кулибаба закрыл за ними железную дверь НП.
Густая темнота, какая бывает только на юге при затянутом небе, поглотила все. Букреев спустился по ступенькам запасного хода.
Волны шумели у берега, и в воздухе носился мелкий рассыпчатый дождь прибоя.
Букреев разыскал Степанова на прибрежной окраине поселка, возле домов, куда были стянуты лодки и большие чаны — перерезы, где рыбаки обычно просаливали паровой улов. Майор и несколько красноармейцев на- ощупь — факела не зажечь — проверяли эти подручные переправочные средства. Сюда же подвесили паклю: два человека, сидя в чанах, стучали обушками, законопачивая щели.
— Хорошо, что пришел, Букреев, — сказал майор. — Представь себе, мои орлы уверяют, что на этих бочках можно переплыть пролив.
— По тихой погоде?
— По тихой погоде и на топоре переплывешь. Надо форсировать пролив при подручной погоде. Какие лодки, такая и погода. Я только что решил испробовать. Сел это я в бочку, взял весло, столкнули меня в воду, кипит, колотит. Выбросило меня через минуту вместе с перерезом на берег и еще в добавление ко всему чуть голову не проломило.
— Вот видишь…
— Ничего покамест не вижу. Меня выбросило потому, что проводил испытания, а не всерьез. А когда попал бы в безвыходное положение и стоял бы вопрос: либо жизнь, либо смерть, ушел бы через пролив и на бочке. Тогда и силы и уверенности и, самое главное, смекалки прибавляется. Вот только руки порезал. На обручах ржавчина отложилась! Кустами, кристаллами.
Надо ее чем‑нибудь снять, чтобы ребята не пострадали. Прикажи‑ка ты своему Манжуле, пусть своим морским умом моим сухопутчикам поможет, а мы вот тут, где меньше дует, покалякаем.
После ухода Манжулы они укрылись от ветра за стеной турлучносо домика. Здесь ветер был слабее и можно было говорить, не надсаживаясь от крика.
Степанову уже стало известно от комдива решение офицеров батальона. Он говорил Букрееву об офицерах батальона.
— Я их знаю, у них имеется все, что отличало и твоего Баштового. Эмоции! На одних эмоциях воевать нельзя. Иногда, к великому сожалению, приходится эти свои эмоции так прижать, что они запищат. Эмоции после войны, а сейчас — приказ. Нужно быть очень смелым и солдатски устойчивым, чтобы выполнять казалось бы невыполнимые приказы… Вот погляжу я на нас самих… Странно. Немцы уже на окраине. К ним улицей можно пройти, как к куме в гости, а два чудака, из коих один майор, а второй заслуженный капитан, готовят какие‑то бочки, чтобы раненых эвакуировать. Через пять лет, со стороны может быть приглядятся, скажут, не было такого. А? Придумают может быть более чудесные выходы из нашего положения. Ха–ха–ха… — майор хрипло рассмеялся и закашлялся.
Ракеты взлетели над буграми и сюда доходили сухие выстрелы ракетных пистолетов. Бугры обливались прозрачным, мертвым светом, а потом как будто таяли в чистом черном воздухе. Невдалеке слышался рокот моторов, треск слишком перегазованных глушителей. Вероятно поближе к передовой немцы подтягивали артиллерию или танки.
…И наверху, по буграм, и внизу, по берегу, в тяжелых простудных глинищах и зимних песках лежали красноармейцы, решившие драться до последнего. Они приготовились ко всему. В упорстве их чувствовалось прежде всего сознание своей великой мощи. Красноармейцев не видно сейчас и не слышно. Загадочна тишина траншей. Вот сильнее засвистел ветер. Заскрипело дерево, а у берега монотонно стучал обушок, с уверенной настойчивостью врываясь в раскатный шум моря.
Опять взлетела ракета. Осветилось голое дерево, его странно–серебристый ствол, и белые стены домов на взгорье.
— Хорошие у меня ребята, — сказал Степанов, близко — наклонившись к Букрееву. — Ведь, казалось бы, по краю глубоченного оврага ходим на одной ножке, комар крылышком собьет. А никто не скулит. Выберется минута свободная, и пошла шутка, а то еще вприсядку пробуют. Послушаешь их невзначай, что за разговоры! Мечты! Вроде не бородачи, а девушки. Все обсудят. И что раньше было, и что в настоящее время, что им в будущем предвидится. Оригинальный народ, Букреев… У тебя курить тоже нечего. Нудно без табачку. Возьму бумажку и кручу и верчу ее в руках. А где‑то, сравнительно недалеко, какие табаки! Тюками лежат в папушах. Да и резаного сколько хочешь. Немец безусловно всего не сумел вывезти. Начнем двигаться в глубь полуострова, обязательно запасусь крымским табачком.
Степанов, не дождавшись ответного слова собеседника, замолчал. Бесшумно приблизился Манжула. Он остановился в двух шагах от офицеров.
— Что‑нибудь годится, Манжула?
— Шлюпки пойдут, товарищ майор.
— Б арка з?
— Барказ подремонтировать надо, товарищ капитан. Дырявый. До Тамани не дотянет.
— А бочки?
— На них можно попробовать. Посуда остойчивая.
— Лады, — сказал Степанов, — красноармейцев я своих оставлю. Они‑то и помогут, громко выражаясь, экипажам этих самых вновь изобретенных нами судов. С вашего разрешения, мы с Куприенко удалимся.
Майор попрощался, подозвал Куприенко, работавшего вместе с красноармейцами, и пошел вверх, над дворами.
Осмотрев перерезы, Букреев возвратился на свой командный пункт, думая застать Батракова. Но его не было.
Приближались бомбардировщики, налетавшие сегодня пятый раз. Ровный гул моторов как бы проник в самое сердце Букреева как новое, тягостное предупреждение. Бомбардировщики заходили от Митридата, по другому курсу. Все ближе раздавался их тяжелый рокот. В амбразуре были видны яркие, остро отточенные иглы трасс. Пулеметы открыли огонь по самолетам с новых, береговых позиций.
Взрыв. Кубрик тряхнуло. Хлопнула и зазвенела дверь. На пол слетели телефонные аппараты, коптилка.
Дежурный—бывалый мичман, отброшенный взрывом к Букрееву, ударил его всей тяжестью своего тела и видимо инстинктивно, чтобы за что‑нибудь удержаться, охватил его руками у пояса.
Снова взрыв и вихрь. Кубрик качнуло. В голове Букреева шумело, и темнота наполнилась едкой гарью. Надо было скорее зажечь огонь и рассеять этот могильный мрак. Надо проверить проводку, поднять телефонные аппараты.
— Давайте скорее, чорт вас забери! — заорал Букреев, отдирая от себя руки мичмана.
Мичман пополз по полу, поднял аппараты, и в его пальцах запрыгал огонек спички.
— Кажется, пронесло, — сказал мичман, — бетон лопнул, смотрите.
— Соединитесь с подразделениями…
Квадраты их Малой земли 'были расчерчены просто чутьем, и он почти безошибочно мог по звуку определять место поражений. Юнкерсы повесили «лампы» и сбросили с прицельной высоты бомбы на компункт и на поселок. В сторону расположения армейской пехоты связь оборвалась. Манжула, захваченный взрывом на НП, стоял у стенки, пошатываясь и вытирая рот ладонью.
— Ты ранен, Манжула?
— Ничего, ничего, товарищ капитан, — сказал ординарец. — Я выйду, дыхну. Можно?
— Выйди… выйди…
Манжула повернулся, шагнул к двери, лязгнул засов.
Свежий, холодный воздух ворвался в блокгауз.
И в это время Букреев увидел силуэт «комиссара», автомат, приложенный к груди, и глубоко надвинутую фуражку. Он стоял, прислонившись к двери, какой‑то неестественно маленький, с темными впадинами глазниц. На Букреева смотрели два внимательных, настороженных глаза. И вот, не только по внешнему его виду, но и по ощущению страшной тоски, сжавшей сердце, Букреев понял все.
— В школу? — спросил он, не поднимаясь и не делая никаких движений.
— Да…
Букреев ничего не расспрашивал и вышел наружу.
В поселке горели дома. Растрепанные ветром клочья дыма носились, как чудовищные птицы. Ему показалось, что по земле пронеслись тени бомбардировщиков. Вся планета будто пылала и крутилась, и космические вихри разносили огонь и смерть. Со стоном рвались снаряды. Ветер пронизывал. Гудело и ревело обозленное море.
И несмотря на ветер, на брызги волн, почти достигавших вершины, Букрееву было душно. Хотелось сбросить куртку, так рвануть пуговицы гимнастерки, чтобы сразу подставить все свое задыхающееся тело ветру и брызгам.
— Вас просит комиссар, товарищ капитан, — настойчиво проговорил Манжула.
— Комиссар?
— Звонил старший лейтенант Рыбалко, товарищ капитан…
— Ты знаешь, Манжула, мне что‑то плохо… Опять…
Манжула поддержал командира.
— Рыбалко просит поддержки, его атаковали, — сказал Батраков. — Я звонил в полк. Степанов обещал отдать обратно двадцать пять наших…
