Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович

Двухлетняя Наташка выбралась из своего гнезда — просторной корзины, где находились ее игрушки, и, подойдя поближе, доверчиво уставилась на больших смеющихся и целующихся людей.

Ольга глянула в пытливые детские глазенки, уголки ее рта горестно опустились, и она заплакала, прислонясь головой к плечу мужа.

— Теперь, Оля, ничего не поделаешь! — тихо, тоже сразу опечаленный, сказал Иван Иванович. — Не плачь, дорогая! Вон, Наташка, глядя на тебя, тоже плакать собирается. Уже губы распустила… Вот и заревела! Видно, и мне плакать придется.

— Кто обидел мою хорошую? Что случилось? — весело заговорила с порога жена Хижняка, очень миловидная моложавая женщина.

Хотя на дворе было еще по-весеннему зябко, Елена Денисовна, одетая в легкое платье, вся разрумянилась. От нее так и веяло здоровьем. Она на ходу приласкала дочь, успокоила и даже рассмешила Ольгу, рассказав, как Наташка встретила на днях Паву Романовну…

— В первый раз увидела вместо воротника целую лису с головой и с хвостом. Подходит к нашей щеголихе и говорит: «Пусти на пол». Видит, что лапки у зверя есть, зачем же его на плечах таскать? Все кругом засмеялись, а Пава вроде обиделась. Пришлось постращать девчонку, чтобы не приставала: укусит, мол, лисонька.

Иван Иванович грустно улыбнулся:

— К чему пугаете детеныша?

— Надо же, чтобы этот детеныш хоть чего-нибудь боялся! Они в садиках-то вон какие развитые! — с комической серьезностью сказала жена Хижняка.

Кастрюли и сковородки у нее передвигались по кухне словно сами собой, и все спорилось в ее ловких быстрых руках.

Ни на минуту не переставая заниматься делом, она рассказывала:

— Мальчик родился. Такой крупный да славный. Мать-то совсем было замучил, а под конец сам задохнулся. Акушерка дежурила молодая, испугалась. Я двадцать лет принимаю, а тоже струсила: мертвый, да и только! Повозилась с ним порядочно, пока вздохнул. И не успел вздохнуть, закатился ревом. Ну, думаю, реви теперь на доброе здоровье, у меня дома событие, некогда на тебя любоваться!

— Там я нахлебником, а живу в этой половине, — сказал Иван Иванович, поднимаясь с чемоданами на крыльцо дома с другой стороны. — Хижняки — замечательные люди. Вот ты подружишься с ними!.. У них еще девушка живет: Варвара Громова…

— Девушка? — повторила Ольга, опуская свертки и сумки на стул в комнате, явно предназначенной для столовой; снова обняла мужа, но, прижимаясь к его груди, спросила. — Та девушка, которая прибегала?

— Да. Бывшая моя пациентка: я ей делал операцию прободного аппендицита. Она учится у нас в школе фельдшеров и работает в больнице. Имеет семилетнее образование (школ теперь в таежных улусах стало много), но дикая сначала была, застенчивая, слова не добьешься, а сейчас просто развернулась. И красавица какая!..

— Ты не влюбился?

— Куда мне! Ей от молодежи отбою нет.

— Только это и помешало? — обиженно отодвигаясь, спросила Ольга.

— Ты сама знаешь, что помешало! — Иван Иванович засмеялся и притянул ее к себе.

Стол к обеду был накрыт, Хижняк, умытый, в вышитой чистой рубашке, раз пять выходил на крыльцо — прислушивался, не хлопнет ли дверь в соседней половине; Варвара уже бросила поправлять накидки, дорожки, занавески и помогала двум старшим мальчикам починять волейбольный мяч, а Иван Иванович с женой все еще не возвращались.

— Я схожу за ними, — не вытерпел Хижняк.

— Тебя только там и недоставало! — серьезно отозвалась Елена Денисовна. — То-то, поди, ждут!

— Да ведь поздно… Обед остынет и перепреет.

— Если остынет, то не перепреет. Сделай себе бутерброд, налей заодно стопочку. Совсем извелся, бедный!

— Еще бы! — закипятился Денис Антонович, обижаясь, точно маленький. — Так поработали!.. С утра ведь…

— У тебя с утра, а там люди почти год не виделись. Подождем, нельзя иначе.

— Стало быть, нельзя, — уступил Хижняк, хмуро улыбаясь. — Помнишь, как я с Кубани вернулся?

— Ладно уж! — вполголоса сказала Елена Денисовна, осторожно расчесывая волосы сидевшей у нее на коленях Наташе, такой же круглой, румяной и голубоглазой, как она сама. — Вот оно мне, возвращение-то твое! — Она подбросила дочурку, любуясь ею, пошлепала ее по крепкой спинке, подбросила еще и расцеловала, приговаривая: — Ах ты, колобок мой хорошенький!

Женщина завязала бант в белокурых локонах дочери, лежавших на ее головке, как пышные кисти черемухи, и, выпрастывая концы ленты, снова взглянула на мужа.

— Очень уж просто мы с тобой живем, отец! — Ребятишек назвать по-интеллигентному и то не сумели. Эка невидаль: Наталья, Михаил, Павел да Борис! У людей-то вон Алики да Милорики. А жена Пряхина всех перещеголяла: Ланделий у ней да Камилочка. Ланделий! Вот имечко, так конфетами и пахнет! Она и себя из Прасковьи в Паву переделала. Все по-заграничному. Собиралась еще фамилию переменить, да сам не согласился. Так и осталась Пава не Пряховской, как ей хотелось, а Пряхиной…

— Мир дому сему! — провозгласил Платон Логунов, появляясь на пороге с тяжелым свертком в руках. — Как живете, добрые люди?

— Добрые добром и живут, — отозвалась весело Елена Денисовна. — Проходите!

— Я с тем и явился, чтобы сразу на кухню, — ответил Логунов, кладя сверток на кухонный стол.

Все четыре угла большой комнаты имели отдельное назначение: кухни, передней с вешалкой, детской с кроватью двух старших мальчуганов и столовой с просторным столом под светлой клеенкой. Одна дверь из этой комнаты вела в спальню взрослых Хижняков, вторая — в маленькую комнатку Варвары.

— Рады бы пригласить в другое место, да некуда, — сказала Елена Денисовна на слова Логунова. — Мы с гостиными-то сроду не живали. У нас все тут. Можно бы разгородить, места много, да я не хочу: люблю, чтобы хозяйство находилось у меня перед глазами. Что это вы принесли? Вот транжира! Все равно не приму на постоянный стол, и не задаривайте: некогда мне, верчусь, как белка…

— Добрая белка… — заговорил было Хижняк, но Логунов бесцеремонно оттер его плечом и сказал просительно:

— Может, все-таки примете?

— Нет, не могу, и не думайте. Есть столовые…

— Да ведь приятнее по-семейному, — вмешался снова Хижняк, выставляя над плечом Логунова свой рыжий чуб и вздернутый нос.

— Уйди ты, не юли, хвастуша! У меня семьища, у меня работа, а он готов еще общественную столовую дома открыть. Нет, баста! И для себя будем готовые обеды брать.

— Ты посмотри, чего он привез: рыбы, масла, лимонов…

— Вижу. За гостинцы спасибо. А насчет того, чтобы на стол принять… Невозможно ведь, Платон Артемович! Честное слово! Вот по выходным разве…

— Хотя бы по выходным…

— Когда я сама не дежурю…

— Конечно, когда не дежурите. В остальные дни Варя вас заменит: она будет готовить, а мы ей, как и вам, помогать.

Елена Денисовна добродушно рассмеялась:

— Она уж сготовит!

— Я, правда, не успела освоить это дело, — сказала Варвара, ласково взглянув на подошедшего к ней Логунова; она только что зашила покрышку мяча и все еще держала иглу в своих узких пальцах. — Мы здесь лишь помощники повара, — продолжала Варвара, машинально завязывая узелками оставшуюся нитку. — Столовая — удобно, но дома тоже надо уметь. Хорошо, когда умеешь.

— Научись, а потом милый заставит тебя возле плиты жариться, — подтрунила Елена Денисовна.

Варвара, вдруг опечаленная, посмотрела ей в глаза.

— Мой не заставит, потому что никогда ничего такого не будет. А мне… — Она тихонько воткнула иглу в сжатый кулачок, сразу выдернула и, как будто любуясь мгновенно выросшей каплей крови, улыбаясь дрожащими маленькими губами, поднесла к ним уколутую руку. — Мне ведь не больно. — Она повернулась так круто, что ее косы хлестнули побледневшего Логунова, и убежала в свою комнату.

— Вот дурная! Надо же уколоть себя до крови! — сказала испуганно Елена Денисовна. — О чем она?.. Что ее растревожило?

Жена Хижняка была мастером жизненных дел и знала все, что касалось ее семейства. Она приняла Варвару как родную, искренне полюбила и до сих пор прекрасно разбиралась в ее настроениях.

Впервые поставленная в тупик, она остановилась в нерешительности у порога девичьей комнатки. Хотелось войти, расспросить, но чуткость подсказывала повременить с этим, и женщина отошла, осторожно прикрыв дверь.

— Пусть отдохнет, успокоится, — сказала она, дружеским кивком отозвав Логунова. — Очень уж много у нее работы и нагрузок всяких. Теперь еще начала готовиться к поступлению в институт. Нервы-то и не выдерживают!

— Они идут! — сообщил торжественно Хижняк, ходивший от стола к столу с тарелками и ножом в руках. — Шеф-повар, слово за вами!

— Уже в сборе? — удивился Иван Иванович, входя следом за Ольгой. — Как дела огородные?