Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович

Ольга ковыряла палкой песок, перевертывала уснувшую рыбу, отбрасывала водоросли. На душе у нее было ясно и спокойно.

— Здесь, на побережье, есть даже розовые чайки, попадаются иногда белые выдры. — Тавров неожиданно обернулся и, краснея почти до слез, так же громко сказал: — Слушайте, Ольга Павловна!

— Да, я слушаю. В самом деле чайки кажутся розовыми, должно быть от солнца.

Безмятежный взгляд Ольги как будто лишил Таврова и оживления, и дара речи.

— Возможно, от солнца, — повторил он, робко смотря ей в лицо. — Но эти обыкновенные, а есть редкостные разновидности… действительно розовые…

По наклонно положенным доскам они поднялись на ледяное поле. У прорубей были раскинуты мокрые, недавно вынутые сети, в стороне блестели груды еще живой рыбы: головастые бычки, голубая навага, камбала, сплющенная так, что оба ее глаза очутились на одной стороне.

— Я не видела живых камбал. Говорят, они меняют цвет, смотря по обстановке, — сказала Ольга, перевертывая носком сапожка широкую, плоскую рыбину. — Она совсем белая и гладкая со слепой стороны. Настоящая морская медаль! Сколько здесь еще таких же нескладных, странных и мрачных рыб! Наверно, море плохо действует на своих обитателей… Ведь из рода в род, в течение тысячелетий мнет и давит их тяжелая масса воды. Вспомните, как стройны речные окуни, голавли и щуки! А, что вы думаете?

— Ничего я не думаю, — со вздохом промолвил Тавров. — Но ваши слова меня тревожат…

— Опять что-нибудь о моих способностях?..

— Да, опять!

«Как хорошо смотреть на тебя, — вдруг ясно прозвучала в нем не произнесенная вслух мысль. — Как хорошо слушать тебя, милая выдумщица! И как хорошо вовремя ты одним взглядом остановила меня, когда я хотел посетовать на горесть разлуки».

У себя, в номере гостиницы, Ольга сняла сапожки, в одних чулках прошла по ковру: поставила в графин принесенные ивовые ветки, открыла окно и, поеживаясь от прохлады, потянувшей в комнату, присела на подоконник. С высоты она увидела за домами речку и шоссе, уходившее на тот берег, в лесистые распадки, в тайгу. На берегах еще белели глыбы льда, вытолкнутые половодьем, а по ленте шоссе, вслед за проходившими машинами, дымилась сероватая пыль.

За морями, буйными детьми океана, тоже совсем не «тихого», отцвели уже ранние цветы, ярко зеленели травы и леса. А здесь только что кончилась зима, и черные лиственницы набухали красноватой желтизной, золотели ивы и тополя. Как будто сюда, за тридевять земель, за эти мрачные каменные горы, ушла весна и затаилась в неодетом еще ею топольнике. Свежий ветер с моря рвался в тайгу. Пьяный и терпкий, он дохнул и в лицо Ольги, падая откуда-то сверху, шевельнул ее искрившиеся на свету белокурые волосы. Она сидела усталая, притихшая и, мягко блестя зеленоватыми глазами, улыбалась чуть-чуть своим мыслям о скорой встрече на прииске.

В это время в номер постучались. Ольга надела туфли и пошла открывать дверь.

В коридоре стоял коренастый, очень смуглый человек, с крупной головой и красивыми чертами лица. Рядом с ним — молодая женщина в дорожном костюме и шляпке с плоско отогнутыми полями, похожей на детский капор.

— Вы жена доктора Аржанова? — спросил мужчина звучным баритоном и, не ожидая приглашения, шагнул в комнату, протягивая Ольге крепкую руку. — Я Платон Логунов, инженер Октябрьского управления, а это, — он обернулся к своей спутнице, — жена нашего главного бухгалтера, Пава Романовна Пряхина. Мы к вам по поручению Ивана Ивановича. Он сказал, правда, только то, что ждет вас и беспокоится очень, но мы сами решили проявить инициативу.

— Ах, я так рада, что мы нашли вас! — быстро заговорила Пава Романовна, тоже пожимая руку Ольге и оглядывая ее бойкими черными глазками.

Она сняла мех серебристой лисы, открыв белую шею, сняла шляпку и тряхнула каштановыми кудрями, точно торопилась продемонстрировать перед приезжей все свои прелести. Она и правда была прелестна. Румяное, с ямочками, толстощекое лицо и гибкие движения делали ее особенно привлекательной.

— Ах, я так рада! — повторяла она, играя глазами и шнурочками подвижных бровей. — Тут мало культурных женщин. Поговорить не с кем, клянусь честью! Скажите, вы танцуете? Ну конечно, это сразу видно. Ах, как у вас удачно сделаны волосы! Для лета так нарядно — светлые волосы!

— Они у меня всегда светлые, — сказала Ольга и быстро взглянула на Логунова.

Тот, сидел у стола и машинально ощипывал одну из веток ивы, свесившихся из графина; по-видимому, он не принадлежал к разряду дамских поклонников и был утомлен болтовней спутницы.

— Значит, Иван Иванович ждет меня?

— Ах, очень! Он, бедняжка, совсем не щадит себя. Все работа, работа, работа! Я сколько раз приглашала его к нам немножко развлечься, но он нелюдим… Такой угрюмый! Вы простите меня, но для вас, молодой женщины, это, наверно, тяжело?

«Нельзя сказать, чтобы эта миленькая особа отличалась деликатностью! Или она глуповата, или чересчур избалована вниманием», — подумала Ольга.

— Не знаю, почему он показался вам нелюдимым, — возразила она с достоинством. — Он очень веселый, любит посмеяться, а без людей просто жить не может.

— Наверно, он просто стеснялся у нас, — сразу согласилась Пава Романовна.

— Да, Иван Иванович веселый человек и сердечный, — подтвердил Логунов, обращаясь к одной Ольге. — А уж какой доктор! Народ к нему валом валит. За тысячу верст из тайги приезжают. — Платон улыбнулся не то своему воспоминанию о симпатичном ему докторе, не то выражению искренней признательности, которое появилось на лице Ольги. — Мы к вам с предложением. Завтра, чуть свет, едем обратно на двух легковых машинах. Хотите ехать за компанию? Гораздо быстрее доставим, чем автобусом!

— Конечно, хочу! Только не надо сообщать по телефону: нагрянем неожиданно.

Рано утром в дверь постучал Логунов. У подъезда действительно ожидали две машины. В одной сидела Пава Романовна, а впереди, рядом с шофером, ее муж, Пряхин, такой же румяный, как она, но строго подтянутый, в новом с иголочки военном костюме, правда без знаков различия, зато в ремнях с сумками и походной фляжкой на боку.

И ремни, и сумки, и фляжка тоже были новенькие, даже лицо его, с яркими крохотными усиками над толстой, ясно очерченной губой, свежевыбритое, упитанное, казалось только что отшлифованным.

«Впервые вижу такого бухгалтера! Вырядился, как мальчишка», — подумала Ольга весело, когда он, выйдя из машины, молодцеватой походкой подошел к ней здороваться.

— Вы поедете с нами, — командовала, улыбаясь всеми своими ямочками, Пава Романовна. — Мы заберем и вещи. Нет, лучше положим вещи в машину Скоробогатова, а Логунов пусть едет с нами, что он там будет позади один! Никанор Петрович, уступите нам Логунова! Это секретарь нашего райкома — наш Петрович, — наконец-то догадалась сказать Пава Романовна, подталкивая Ольгу к той машине, где сидел Скоробогатов. — Познакомьтесь!

Ольга подошла к автомобилю и пожала руку, протянутую Никанором Петровичем в открытое окно кабины. Секретарю райкома, — судя по его полному, даже несколько одутловатому лицу, — можно было дать лет сорок. Круглые карие с красноватинкой глаза спокойным, немигающим взглядом уставились на Ольгу, и ей сразу стало отчего-то неловко.

«Почему он даже не вышел из машины?» — подумала она, наблюдая, как он разговаривал уже с шофером.

Но размышлять было некогда: Пава Романовна подхватила ее и начала распоряжаться, кому где сесть. Усевшись между Логуновым и Ольгой, разместив по углам массу пакетов и пакетиков, она все не могла успокоиться и даже на ходу машины продолжала устраиваться.

— Довольно, Павочка, как-нибудь доедем, — сказал Пряхин, которого она затормошила, и Ольга увидела в зеркале недовольную мину на его цветущем лице.

— Значит, послезавтра мы будем дома? — обратилась она к Логунову.

— Должны быть. Шоссе не хуже Ленинградского. Теперь не то, что лет восемь назад. Тогда здесь тянулась тропа. Болота, грязь. Лошади шли только под вьюком, и на такое путешествие потребовалось бы около месяца.

— Да, подумайте! — торопливо вмешалась в разговор Пава Романовна. — Все-таки как много дала Советская власть отсталым окраинам! Какое бурное развитие культуры, какое строительство! — Но лицо ее вдруг вытянулось, и она сказала мужу испуганным голосом. — Я забыла купить Камилочке пелеринку!

— Ну, вернись и купи, — ответил он, смеясь.

— Тебе можно шутить! Ты, как все мужчины, пренебрегаешь заботами о детях!..

— А ты помнишь о них лишь тогда, когда у тебя в сумке есть свободные деньги. Нашла о чем беспокоиться! Это раньше носили пелеринки… — И Пряхин оглянулся на Ольгу, то ли ища ее сочувствия, то ли извиняясь.

— Нет, вы только послушайте, что он говорит! — обратилась Пава Романовна тоже к ней. — Что понимает муж, когда нужно одеть ребенка?!