Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Затем она, продолжая держать руку на Севкиных губах, повернулась прямо к Потапову.
— Здравствуйте, Саша! — сказала она голосом важного ребенка. — Не совсем ловко приглашать вас к вашему же костру. Но пожалуйста, присаживайтесь!
— Простите, что не поздоровался с вами, — сказал Потапов, подходя, — перебить этого типа просто невозможно. А здороваться между прочим с такой женщиной, как вы, — это уж лучше совсем не здороваться!
Так он довольно неожиданно для себя объявил ей о своих мирных намерениях… Мирных?! А как же лишь минуту назад ты весь шипел, прямо-таки исходил паром от презрения!
Но комплимент уже был сказан, и наступила та самая ситуация, когда воистину слово не воробей!
Севка, с губ которого были наконец сняты Машины пальчики, сделал глубокий вдох и начал фонтанировать. И было просто невероятно себе представить, что всего час или два назад он говорил об этой женщине вполне спокойно. Ну или по крайней мере в его душе существовали некие весы с двумя чашами (ее вина — моя любовь), на которых он мог хоть как-то взвесить, а затем соразмерить свои чувства, действия. Теперь же все это полетело в тартарары или куда-нибудь еще поглубже.
Ну и правильно, что полетело, подумал Потапов, а у меня бы вот не полетело! Я бы все так и вешал… аптекарь!
Маша слушала беззаветную и цветастую Севкину болтовню… Наверное, впервые Потапов увидел, как женщина слушает комплименты (ну, или то, что им сродни). Комплимент ведь дело почти молниеносное: сверкнул, потом сверкнуло выражение лица, и кончено. Да еще обычно бываешь сам ослеплен своим необыкновенным ловкословием. Так что вообще ничего не удается заметить.
Сейчас процесс этот длился во времени вполне реальном — в секундах… нет, уже перевалил за минуту. Можно было вести наблюдения и делать выводы.
Конечно, Маша улыбалась. Без этого и быть не могло. Улыбалась чуть скептически, потому что невозможно слушать без хотя б капли скепсиса, когда о тебе говорят такое. В то же время ее улыбка была поощрительной и одобрительной: то, что говорил Севка, Маша в принципе считала правдой. И улыбка на ее лице ни на секунду не гасла. Словно в костер, Маша подбрасывала в нее дрова эмоций.
Но все ж самое невероятное состояло в том, что Маша слушала Севку совершенно серьезно, внимательно, едва ли не переживая каждый оборот речи, так мы, прилипнув к цветному телевизору, переживаем каждое движение, па и каждое падение знаменитых фигуристов.
Наконец Маша поймала на себе взгляд Потапова. Так ловят комара, который воспользовался твоей задумчивостью.
Но в глазах Потапова она не увидела осуждения или насмешки. Только любопытство — исследовательский, так сказать, интерес, и не поняла, что бы это такое значило. На всякий случай она прервала Севу, опять закрыв ему рот своими пальчиками. И Севка замолчал, как грудничок, которому в середине плача вставляют в рот пустышку.
— Помнится, был разговор о шампанском, — услышал Потапов смеющийся и кокетничающий Машин голос.
С этим шампанским происходили все же странные дела. То не пьешь его по году. То вдруг дважды чуть не за неделю. И оба раза при таких вот странных обстоятельствах.
— А что, если нам закусить шампанское печеной картошкой? — спросил он неожиданно.
Наступила мгновенная пауза.
— Я вообще не уверен, что шампанское надо «закусывать», — довольно светским и потому противным голосом сказал Сева.
«Слушай! Иди ты к свиньям! Тоже еще специалист по бонтону!»
Это хотел сказать Потапов, но не сказал, потому что в Севкиных словах слышалась некая пародия, насмешка-Маша, глядя на Севку, качала головой:
— Эх ты! Только что в любви объяснялся — и такое холодное пуританство. Какой скучный… Молчи! Даже если ты пошутил, все равно плохо… Саша, вы не могли бы его вызвать на дуэль?
— Пожалуй, на дуэль вряд ли. Убить, впрочем, могу…
— Ну пусть так.
Чувствуя, что играет в каком-то не очень хорошем спектакле, Потапов взял бутылку, как берут пистолет, прицелился ею в Севку. Потом деловито ободрал золотце, открутил проволоку (недавний опыт был на его стороне). Снова приметился Севке прямо в грудь. Они стояли в трех шагах друг от друга. Их разделял только костер. Как барьер.
Потапов и Сева смотрели друг другу в глаза. И каждый, казалось, чувствовал, слышал, как пробка, микрон за микроном, вылезает из шампанского дула.
— Ну, хватит, — сказала Маша, стараясь быть спокойной. И в то же время сказала торопливо, чтоб Потапов успел отвести удар. Но при этом не двинулась с места.
— Нет уж, пусть будет, как было! — сказал Сева, не отрывая своих глаз от глаз Потапова. — Стреляй, чего ж ты, испугался?
Но этот выстрел не зависел от Потапова!
Он еще сильнее сжал бутылку. И казалось, кончиками пальцев услышал, как пробка продолжает медленно-медленно вылезать, готовясь к смертельному прыжку. Перед самым выстрелом успею, подумал Потапов. И не поверил себе — не поверил, что сумеет поймать это мгновенье. Представилось, как некрасиво он сейчас дернет рукой…
— Ну, ты, убийца! — крикнул Севка.
Пробка ударила. Густая, толстая струя, ломаясь, упала в костер. Зашипело с треском, и странный аромат почувствовал Потапов — кипящего шампанского! В то же время он стаканом сумел поймать вторую половину летящей струи, стакан сразу стал полон через край… Мгновенье, одно мгновенье… Маша невольно протянула руку — не то к струе, не то к стакану. Севка сделал шаг навстречу огню, качнулся и упал навзничь, в темноту.
Сердце за все эти события успело удариться в груди Потапова всего раз или два… А говорят, что мы мало живем!
— Сева! — испуганно сказала Маша. Перешагнула огонь, загребая подолом горящие угли. — Вы что ему сделали?!
Потапов стоял с бутылкой в одной руке и полным стаканом в другой. Господи, нелепость какая! И деть это все было некуда! Хоть сам пей!
— Сева… Ну, Севочка! — голос ее стал совсем иной, не тот, что раньше. И понял Потапов, что тот голос предназначался только для Севки, а не для постороннего Потапова. — Ну ты что? Перестань шутить.
Она стала на колени, спрятанная от Потапова темнотою и неверными бликами, отсветами и какими-то красными змеями.
И долго не было слышно ни звука…
Потапов тихо наклонился, поставил проклятую бутылку и столь же проклятый стакан. Потом шагнул в еловую непроницаемость — уж очень он был тут лишним.
Его никто не
