Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Он пришел в дачу, поднялся «к себе» наверх. Сел за стол у окна. В окне видна была дорога, по которой должны были вернуться Сева и Маша.
Он долго их ждал, не решаясь ложиться. Задремал, опустив голову на руки… Проснулся он как раз вовремя.
В первых-первых рассветных сумерках Потапов увидел Севу и Машу. Маша сидела на велосипеде, но не как обычно сидят девчонки, которых везут на танцы, а как-то по-иному — словно амазонка, как-то значительно. Сева вел велосипед за руль.
Так рыцарь, наверное, вел под уздцы коня, на котором восседала его Прекрасная Дама.
Приятное и неприятное
Назавтра он получил Валино письмо.
Его поразила обыденность обстоятельств, при которых произошло это чудо. Он пошел после обеда проводить Севу и Машу «до уголка»: метров двести, триста — и улица Ломоносова делает поворот, сосен больше не видно. Как бы граница Севиного ареала обитания.
А когда он вернулся, то совершенно машинально заглянул в почтовый ящик. И там было письмо!
Потапов хотел тут же, у калитки вскрыть конверт. Но что-то его удержало. Он пошел на террасу, однако и здесь не открыл письма. Постоял, услышал тишину, почувствовал, как тихо стало после Севы. «Я на даче один, мне темно за мольбертом, и дует в окно…» Сева любит… любил говорить так — раз пять сказал за их житье. А Потапову неловко было спросить, откуда это. Вроде однажды обмолвился: из какого-то стихотворения Бунина… Письмо он держал в руке — белый, чуть обтрепанный за дорогу конверт без всякой картинки.
Он знал, конечно, что не дает ему открыть письмо — вчерашние Севины слова: «Тебе передавать ничего не просила». Потапов элементарно боялся, что в письме что-то плохое. И тогда он не сможет работать… А в таком состоянии, как сейчас, смогу?.. Он поднялся к себе, поставил письмо на подоконник, сел за работу. Письмо стояло перед ним — очень ровный, можно сказать, старательный Валин почерк. Буковки плечом к плечу, как торжественное построение в суворовском училище.
Примерно час он работал и чувствовал, как некие теплые лучи от письма падают ему на лицо и руки. За час он сделал почти столько же, сколько за утренние полдня. Письмо стало его союзником.
Даже если хорошее, все равно не открою: разволнуюсь, не смогу работать. Открою, когда все сделаю… Ты что, с ума сошел? Через неделю?! Да, дней через пять.
Я уверен, она бы не обиделась на это!.. А ты сам — не обижаешься за это на себя?.. Нет, не надо его открывать. Снова поставил письмо на подоконник, покачал головой.
Но работалось ему просто удивительно с этим письмом. Он решал, вгрызался, легко прорубая целые просеки. А в голове жило четырехугольное и такое летучее слово: письмо.
Так продолжалось до шести часов, и продвинулся он небывало.
Но вот, прорубая просеку в незначительном лесочке задач, он вдруг увидел огонек решения дальней, значительно более важной проблемы. Огонек этот подрагивал в нескольких километрах от места потаповской теперешней работы. Но Потапов его видел ясно, как в подзорную трубу. И тогда он вознесся над своей не очень трудной работой и устремился туда.
Однако дело в том, что примерно половину его души занимал некий аккуратист, который страшно не любил оставлять после себя всякие охвостья и недоделки… Да успокойся ты, сказал ему Потапов, в поезде поеду — дорешаю эту дребедень… Тут его словно кольнуло. В каком поезде, спросил он сам себя, куда поеду?
Он еще делал вид, что мчится над лесами задач к своему огоньку, а на самом деле стоял на месте, растерянно озираясь… Неужели так бывает? Неужели так может вылететь из головы? Ведь Сева сказал: звонила Элка — квартира — обмен — срочно…
Он отправился в сарай, взял Севин велосипед. Подумал: хоть на велике прокачусь! Звонить ему не хотелось до ужаса…
Теща была холодна и спокойна, словно за свою жизнь она невероятно намучилась с этим Потаповым и теперь наконец махнула рукой, поняв, что горбатого только могила исправит. Потапов не выдержал этого и язвительно попросил:
— Антонина Ивановна! Не говорите вы таким утомленным голосом.
— Утомленным, потому что я действительно утомилась!.. Элла бегает, ищет варианты. Я уж не знаю, сколько она там маклерам в ручку передавала. А ты хоть бы поинтересовался!
Потапову не хотелось объяснять, что он и знать ничего про это не знал. Он просто кашлянул в трубку, чтобы как-то обозначить свое присутствие.
— Хоть бы поинтересовался! — И сказала с трагическим торжеством: — Ты получаешь однокомнатную квартиру!
Потапов вздрогнул от невероятной реальности происходящего: ты… получаешь… однокомнатную… квартиру… Но тут же взял себя в руки. Действительно: стоит в телефонной будке этакий громила — едва поместился — и вздрагивает!.. Он разозлился. Это, собственно, и значило: взять себя в руки.
— Ты поедешь ее смотреть?
— Адрес какой?
Теща сказала. И прибавила: новый район, блочный дом, второй этаж, но очень прилично, зелено, до конторы на троллейбусе двадцать минут… Она, естественно, не сказала: «До конторы», а сказала: «До службы». Но что удивило Потапова — теща неожиданно стала с ним ласкова. Не так, как прежде, конечно, а по-новому, как с чужим человеком: вкрадчиво-ласкова. И Потапов, тоже впервые подумав о ней как о чужой, догадался: что-то ей от меня надо… Не дай бог пережить это разочарование, когда родной человек становится чужим. Ощущеньице — страшней страшного!
И еще минуту назад готовый что-то там выяснять и за что-то там бороться, он вдруг махнул рукой: да ну их!..
— Не поеду я смотреть, — сказал он. — Времени у меня нету.
Теща сделала паузу, видно обдумывая его ответ со всех сторон. Да не наколю я вас, не бойтесь, хотел сказать Потапов. Но вместо этого опять кашлянул в трубку — глупая, в сущности, манера!
— Видишь ли, Саша, — сказала теща, — дело в том, что те люди, с которыми вы меняетесь, им нужно переезжать срочно… В общем, Элла заказала машины на завтра… Тебе удобно завтра? Машины на полчетвертого дня. Других просто, понимаешь, не было.
— Хорошо, я смогу, — тихо сказал Потапов. — Буду дома… — А, черт с ним, раз уж вырвалось, пусть «дома»! — Буду дома завтра утром. — И повесил трубку.
Он что есть сил давил на педали, мчался по каким-то неведомым ему улицам. И все подгонял Севиного коня. Велосипед подпрыгивал на колдобинах, бренчал звонком.
