Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков
— Господи, как он налетел на меня! Я думала, топором ударит…
3
В «Домике лесника» семнадцать номеров. На тринадцатое июня одиннадцать были заняты. Кроме названных жил еще Челистов, тридцатилетний мужчина, холостой, со странным именем Секир, цыганского вида, но русский. Прежде он работал снабженцем. Потом его выбрали председателем постройкома, и последние три года он каждую осень сопровождал группы кедринских туристов в поездках за границу. В компании он веселый, хорошо играет на гитаре. Но какой-то надоедливый: втемяшится что в голову ему, будет к каждому приставать со своей идеей. Он прилично рисует. Вот и родилась в его голове мысль: не подрядиться ли ему писать для колхоза какие-нибудь плакаты, рисовать стенды? И тем самым заработать денег. Ко всем приставал, прося совета, какие лозунги, стенды ему бы создать.
Жили здесь еще две молодые беременные женщины — маляры. Но они держались обособленно. Почти каждое утро после завтрака уходили лесной тропинкой в деревню Зяблово к родственникам. После ужина, посмотрев телевизор, они ложились спать. И до утра их никто не видел. Отдыхала кедринский санитарный врач Мордасова. Она держалась компании строителей, потому что близко знакома с Софьей Петровной. Остальные были торговские работники, женщины. Они со строителями никаких дел никогда не имели.
Из бухгалтерии треста сообщили, что четыре дня назад были проданы путевки прорабам Иглину и Белкину, но эти почему-то не появлялись.
4
Июль месяц — горячая пора у строителей. И может показаться странным, что в такую горячую пору начальник производственного отдела треста взял отпуск. Но в тресте никого это не удивило.
Мамонтов жил на Пионерской улице, занимал половину коттеджа. Он жил один, жена его умерла пять лет назад от рака легких, а взрослые дети, сын и дочь, давно обзавелись своими семьями в Москве. Мамонтов был дружен с Софьей Петровной. Она живет на Пионерской улице в однокомнатной квартире. Навещали они друг друга только ночами. Степан Антонович не желал лишних разговоров. Но в тресте знали об их отношениях, тихо поговаривали, что они со временем будут жить вместе.
Об отпуске Степан Антонович и не заикался. Вдруг он сказался больным, три дня не выходил на работу. Лежал пластом на широкой кушетке. Врач определила у него высокое давление. Его навестили управляющий, главный инженер. Мамонтов говорил им, что последнее время на работе часто кружилась голова, дважды он чуть было не упал. Один раз в кабинете, когда резко встал из-за стола, а другой раз — в коридоре. Управляющий сам посоветовал ему отдохнуть в «Домике лесника». Даже настаивал на этом, ибо боялся, что начальник производственного отдела может уехать в какой-нибудь далекий санаторий. А из своего дома отдыха Мамонтова можно привезти на машине в любой час в трест. Или позвонить ему. И Степан Антонович взял путевку на двадцать дней. Спустя три дня приехала и Софья Петровна. А Филковская раньше их обоих обосновалась здесь на весь отпуск.
5
День опять выдался тихий, солнечный. Гарью не пахло, с утра было свежо. В «Домике лесника», вокруг него стояла тишина. Из кухни доносился изредка басок Кесаря, поучавшего своих молодых помощниц. Егорыч устраивал лавочку возле калитки, постукивая маленьким топориком. Приползла трестовская летучка с крытым кузовом — шофер Вася привез чистое постельное белье. Матрена, Егорыч и шофер снесли тюки в бельевую. Погрузили на машину грязное, и она уползла обратно в Кедринск. Паня привезла на телеге бараньи туши. Кесарь в белом колпаке придирчиво осмотрел их, остался доволен и одну тушу сразу же унес в кухню.
В начале десятого приехал на своем Зайце прораб Никитин. Ловко спрыгнул на землю, поздоровался с Егорычем. Шлепнул ладонью жеребца, мол, иди пасись, взбежал на нижнюю верандочку и сел за стол. В доме отдыха самообслуживание. На лифте подавали к раздаточному окну блюда, каждый брал, что заказывал или что хотел. И грязную посуду сносили на лифт сами отдыхающие. Когда Никитин садился за стол, ему подавали поесть Маша или Раиса. Или сам Кесарь. Никитина все уважали, а Егорыч относился к нему с особым почтением. Старик кедринских рабочих считал разбойными людьми. За их острый язык и развязные манеры. С Кесарем Егорыч состоял в приятельских отношениях. Частенько по вечерам они посиживали за бутылкой в комнате Кесаря, и Егорыч говорил полушепотом, озираясь на дверь и окно:
— Все — разбойный народ, Кесарь! Которые из тюрем, которые черт знает откуда поприехали. Ежели он с родины уехал, то по какой причине? Должно, напакостил там больно, — таращил старик глаза. — А тут-то ему в компании зашибить кого или поджечь что — особой удали не надо! Прошлой осенью, как один я тут сторожил, пришли ко двору четверо, которые в самой Вязовке птичник ставят. Один гусей диких в руках держал. Уцелили их на озере. Открывай, кричит, наш дом отдыха, мы гусей жарить будем! А сами хмельные. А другой, должно главарь ихний, вот таким ножиком по калитке постукивает. Отбился от них. Не пустил. Боле часа издевались надо мною. Но я не пустил. Не-е!..
Никитина рабочие слушались. Потому Егорыч считал его не только толковым, но и смелым человеком.
Прорабу принесла завтрак Маша.
— Чаю опять в кружке? — спросила она, улыбнувшись.
— Да, Машенька. И покрепче.
Он завтракал, посматривая в свою толстую записную книжку. Егорыч подошел к веранде с топориком в руке.
— Как дела, Егорыч? — спросил Никитин, мельком взглянув на старика.
Тот вспыхнул.
— Нет никаких дел, — почти закричал он, — и быть их не может. Вчерась привезли мне машину жужелки, — жужелкой он называл шлак. — Цельный год требовал. Вчерась привезли. Стал на чердак таскать ведрами, чтоб толще засыпка от пожара какого, а ваша Ольга Петровна заверещала: пыль! пыль! А Степан Антоныч мигом ее сторону взял: потом, говорит, Егорыч, засыплешь. Сейчас брось это дело. А когда потом? Да жужелка и ночью сырь втягивает в себя, а ежели завтра дождь? Где я сушить буду? И ночью не занести, Митрий Василич: та же Филковская ваша выспится на озере днем, а ночью бродит по веранде. Уж какой она там инженер, я не знаю, а скажу тебе — баба она никудышная. Да. И для тебя скажу, Василич: ежели женчина без мужика и без ребятенка, то она не гражданка, а только съедобное существо. Так что гляди.
— Что, что? — Никитин со вниманием поглядел на Егорыча.
— А вот то самое. Для тебя я
