Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
— Сейчас увидим, — сказал Сева не очень уверенно.
— Так на черта тебе это вообще сдалось?
— Значит, сдалось.
Они накачали шины. Сева приподнял его, легонько стукнул о землю, велосипед подпрыгнул. Сева проехался вокруг дома, слез очень довольный:
— Ты когда-нибудь катался на итальянских велосипедах?
Потапов удивленно покачал головой.
— Это мечта, Саш, а не велосипеды! Но вот он черта с два бы прозимовал в заснеженном сарае, а потом бы куда-нибудь тебя повез. А «Харьков», он, конечно, не того класса, он просто-напросто гроб. Однако он гроб с колесами. И он тебе предан, как собака!
— Ну и слава богу! На кой нам в лесу-то понадобилась эта собака? Дичь, что ли, вынюхивать?
— Пригодится-пригодится, — сказал Сева скороговоркой. — Что ты какой любопытный?.. — помолчал и добавил: — А может, и не пригодится…
Они поднялись на горочку, прошли мимо сосен. Все маршруты на Севкиной даче начинались у этих сосен.
— Красивые, да? — сказал Сева. — Написал я про них, и еще хочется. — Велосипед послушно прыгал по скрюченным, каменным сосновым корням. — Тихо-тихо ты, — сказал Сева. Он вел велосипед за руль. На багажнике вздрагивал полиэтиленовый пакет с картошкой.
Рассказать ему, что ли, подумал Потапов. Не стоит. Он их и так любит, сосны свои… Странно. Ведь что прошло времени с тех пор? Ерунда! Но Севка не умер, спасся, и все будто забылось, будто и не было ничего… Это нельзя вспоминать. Потапов посмотрел на сосны. Они стояли неподвижно в закате, спокойно — огромные весла в синеве. Словно бы они ничего не знали, слово бы Потапов был им совсем не знаком.
Часть пути они прошли по потаповской пятнадцатикилометровой трассе. Потом Сева свернул с просеки в лес, пошел меж деревьями. Рядом велосипед тихо побрякивал звонком.
Лес этот был еловый, старый, сырой, с холодным и чистым дыханием. Лишь совсем недавно здесь растаял последний снег, ушел в рыжий и темно-коричневый ковер опавших игл.
После светлой просеки под еловою крышей казалось почти темно. Потапов и Сева шли молча, каждый по-своему прислушиваясь к тишине, в которой лишь дятел выстреливал короткими и звонкими очередями — д-ррр, д-ррр, и снова тишина на несколько долгих лесных минут.
Сева остановился. Прислонил велосипед к черному стволу. Запрокинув голову, стал смотреть вверх. И Потапов сделал то же. Он подумал о том, какие это высокие и удивительные строения — деревья. Как они упорно тянутся кверху, вместо того чтобы спокойно жить у земли.
И еще он понял тайну темноты этого леса. Когда смотришь на еловые стволы сбоку, как обычно смотрит человек, идущий по лесу, они представляются тебе прямыми, словно струны. Ну да, словно струны, натянутые между землею и небом. Но стоит посмотреть вот так — вертикально снизу вверх, — и становится заметно, что где-то во второй половине своего высокого роста каждое дерево отклоняется влево, вправо, чуть вперед или немного назад. Каждое находит свою территорию… как бы свою плантацию света. И между ними остаются лишь узкие щели, трещины, сквозь которые и пробивается свет.
Потапов медленно пошел вперед с запрокинутой головой. И везде видел все то же. И никак не мог насытиться этим своим открытием. Только редкие, только некоторые деревья стояли совершенно прямо. С одного из таких, с высокой ветки, будто подстреленная взглядом Потапова, слетела большая серо-угольная ворона. Помчалась, легко лавируя по трещинам света меж крон, со свистом ударяя крыльями воздух, с карканьем.
— Са-ша! — тихо крикнул Севка. — Эй! Ты куда?
Эхо разнеслось по весеннему лесу, словно по пустым комнатам. Потапов обернулся. Отчего-то ему не хотелось говорить о своем открытии, а вернее, было неловко… Оттого что это не мое, не мое состояние, а Севкино.
Но слава богу, Сева и не требовал никаких объяснений. Он лишь смотрел на Потапова и улыбался.
— Знаешь, что она мне однажды сказала?
Потапов чуть иронически пожал плечами: мол, откуда же я это могу знать?
— А ты не спрашивай, ты слушай. Не имей такой привычки — откликаться на риторические вопросы. Она мне однажды сказала… вот, примерно на этом самом месте. Тебе, Сева, сказала она, очень идет лес.
Он стоял рядом со своим послушным велосипедом, в телогрейке, в резиновых сапогах… совершенно не писатель. А впрочем, какие они бывают, писатели, много ли их видел Потапов на своем веку? В обрывках телепередач, когда он возится с Танюлей, а Элка обернется эдак возвышенно» «Потише вы, господи! Саша, Таня!», словно бы они с Танькой одногодки. Ну и в Доме кино еще, когда они проплывали, словно корабли на горизонте, и шепот: «Это кто?.. Это Бондарев!» Севка, правда, не классик… Хотя, впрочем, его тоже один раз показывали по телевизору, так что…
Это выяснение Севкиного места в литературе рассмешило Потапова.
— Ты чего это грохочешь? — спросил Сева удивленно и немного обиженно.
— Не знаю даже, как тебе сказать, Сев… Просто мысли, диффузия мыслей. Не серчай!
— Ну, так правильно она сказала или нет?
— Она хорошо сказала, Сев. Это точно!
Сева кивнул — причем так серьезно. Это все имело для него значение. Он сел на велосипед. Виляя между деревьями, метров на пятьдесят уехал вперед. Наверное, хотел побыть один, даже без Потапова. Опять повел свою конягу за рога. Без дорожки, без тропинки. Шел не оборачиваясь. Потапов с неожиданно прихлынувшей грустью смотрел ему вслед… Вот сейчас мне исчезнуть — что ты сделаешь? Пойдешь и пойдешь. Будешь думать о своей Маше. И долго еще не обернешься!.. Да что это я? Что это я, Потапыч? Ты не знаешь случайно? Неужели ревную?!
Чтобы сразу сбить себя с этих мыслей, он запрыгал Севе вслед на одной ноге. Но не так, как мальчишки прыгают — шатаясь и чуть не падая, а решительно, спортивно, как их учили и заставляли на тренировках, Сева живо обернулся — Потапов летел на него, съедая каждый раз метра по два.
— Сдаешься, гад?
— Не останавливайся! — крикнул Сева азартным голосом. — Рви дальше, там фокус впереди!
Верить, не верить?.. Но уж больно здорово ему прыгалось. На лету Потапов переменил ногу и — ух, ух, ух — мимо Севки. Деревья шарахались от него влево и вправо. С ходу он прошиб корпусом тесно стоящих низкорослых еловых защитников и… и словно бы прыгнул в пустоту. Даже упал от неожиданности. Но не разбился, не ударился. Руки, которые за эти дни тренировок уже вспомнили свою прежнюю работу, спружинили, принимая всю, немалую в полете, потаповскую массу. Он небольно ткнулся носом и подбородком во влажную землю. Поднял голову — над ним
