Не самый удачный день - Евгений Евгеньевич Чернов
Оградка
Алексей Матвеевич уходил из отдела последним. Он внимательным взглядом окинул комнату: электроприборы выключены, окурки нигде не тлеют. Полный порядок.
На улице творилось что-то невероятное: осень не осень, зима не зима. От свирепого ветра зашлось дыхание, и папироса, закуренная в коридоре, сразу же оторвалась от губ и унеслась невесть куда. Даже в трамвай набивался жесткий и колючий, как дробленый рис, полуснег-полуград.
Ехал Алексей Матвеевич в сторону, противоположную дому, и, поглядывая на посиневшую от холода шею впереди сидящего, думал, что только большая необходимость заставляет людей в такое время покидать жилье. У него самого было срочное дело к матери.
Казалось, что прошла целая вечность, пока трамвай наконец не остановился на нужной остановке. Бывшей его. Здесь он вырос, здесь, как считал, каждая деталь навсегда отпечаталась в памяти. Хотя в последние годы он с каждым приездом в гости к матери делал неожиданные открытия. Дубы перед домом словно уменьшились, как будто время пригнуло их к земле. И вообще в этом доме все стало старым и ненадежным: запущенная веранда с выбитыми стеклами, прогнившее крыльцо, возле которого валялись сломанные козлы для распилки дров.
Если бы жил отец…
В первую же весну после его смерти грунтовые воды затопили погреб. Уже никогда не приводился в порядок крошечный приусадебный участок. Все естественно. У матери силы не вечные — шестерых воспитала. Почти все вышли в люди, разъехались. Здесь остались мать, сестра Валя с пятилетнем сыном Витькой и Костя-лоботряс.
Алексей Матвеевич рос первенцем — надежда и гордость отца. Они и внешне были похожи: оба высокие, крупноносые. И если мать каким-то чудом ухитрялась сводить концы с концами, то только благодаря отцу, который тянул на себе три совместительства.
Будущую свою жену Алексей Матвеевич повстречал, когда уже не было отца. Жить он перебрался к ней и очень скоро перестал понимать, как мог тридцать два года обходиться без утреннего душа.
Узнал он ласковую заботливость женщины, совсем не похожую на заботливость матери, которой приходилось своей нежностью в равной степени одарять шестерых.
У Нины он был один и сразу почувствовал, насколько благодарней жить для одного человека, чем, выбиваясь из сил, вытягивать большую семью, где усилия, собственно, и не видны.
Нельзя сказать, что Алексей Матвеевич изменился сразу. Он продолжал дарить матери по праздникам пестрые косынки, зимой завозил дрова, но делалось это все реже и реже и так, чтобы жена ничего не знала.
Сегодня, окоченевший от холода, осторожно поднимаясь по скользким полусгнившим ступеням крыльца, он увидел сломанные козлы и от всей души чертыхнулся.
«Тоже мне, интеллигенция. Не сегодня-завтра ляжет снег, а в доме нет ни щепки. Живут, как дети, не позвонят, не напомнят, не попросят. Ну и пусть, если нравится».
Алексей Матвеевич постучал в окно. Дверь открыл Костя, длинный худой парень с остреньким хитрым лицом и пушистыми белыми бакенбардами.
— Эге! — обрадовался он. — Что-то давненько, ваша светлость, не заявлялись.
— Паясничаешь по-прежнему, — с нотками удовлетворения произнес Алексей Матвеевич. — Лучше бы о дровах позаботился. Ни черта вы не жалеете мать.
— Уж как-нибудь, Алексей Матвеевич.
В коридорчике, где раздевался Алексей Матвеевич, было значительно теплее, чем на улице. Из комнаты вышла мать в пальто, накинутом на плечи, и в шерстяном платке. Обрадовалась и уже ни на секунду не присела, сразу включила плитку, поставила разогревать борщ — только его она и варила в традиционной ведерной кастрюле, которую Алексей Матвеевич помнит столько же, сколько помнит себя. А сама без передышки говорила, словно боялась, что ее перебьют. Никто не пишет, значит, живут хорошо; кошка на днях утащила целую треску, как только смогла — килограмма два было; вчера свет дали, а до этого три дня сидели впотьмах, не погладиться Валечке, обед не сготовить…
— Это плохо, — пробормотал Алексей Матвеевич. — Погладиться могла бы приехать к нам. Ну а Костя чем занимается? Работает?
— Увольняется, — сразу же за Костю ответила мать. — Работа тяжелая. Всю прошлую неделю ящики с гвоздями таскал. А у него сердце больное.
— Вот и учился бы, чтобы не таскать. Семнадцать лет человеку. Я в его годы школу бросал, хотел матросом уйти на Волгу, чтобы дома легче было. Помнишь, мать? Отец не пустил. Вот у него тогда действительно сердце схватило. Помнишь, мать?
— А как же? Врача вызывали. Папа тогда долго болел.
— А чего Витьку не видно?
— Валя за ним зайдет. Он у нас в группе продленного дня. Ну, садитесь, садитесь! Костя…
Алексей Матвеевич придирчиво оглядел стол. Так, наверное, художник смотрит на готовый холст.
— Смотри-ка, совсем неплохо живете: сало, помидоры, грибки. Совсем неплохо.
— Вчера пенсию за отца принесли.
Алексей Матвеевич только хотел сказать главное, не на грибы же он пришел сюда в конце концов, — но мать перебила его:
— Совсем забыла. Вот… Думала вчера, брать или нет, с деньгами-то не очень. Но как сердце чувствовало, что ты придешь.
И на стол была поставлена четвертинка.
У Алексея Матвеевича потеплело в груди, он покосился на Костю и сказал утвердительно:
— Ты, конечно, не будешь.
Брат сглотнул слюну, глаза его потухли.
— Вроде бы нет…
Когда ужин подходил к концу, пришла Валентина, изящная, гибкая, как лисичка, привела из садика Витьку. Малыш обрадовался дяде и сразу же спросил, когда они будут делать лук.
Наевшись, Алексей Матвеевич блаженно откинулся на стуле.
— Время, братцы, позднее, пора по домам. Я пришел, собственно, вот зачем. Мы все только говорить любим, в смысле болтать — оградка отцу на могилку нужна, оградка. А хоть бы кто пальцем пошевелил. А я взялся — и все… Завтра оградка будет готова. Из лучших труб варят. Картинка. Так-то… меньше слов, больше дела.
Алексей Матвеевич снисходительным взглядом обвел притихшую родню.
— Вот и хорошо, Лешенька. Когда я последний раз ходила к папе, могилка совсем оплыла, пустое место, и только, — сказала мать.
— Ты — человек, Леша, — прочувствованно говорила Валя, которая чаще других вспоминала отца, но, загруженная службой и заботами о ребенке, сделать ничего не могла.
— Все, договорились, будет! А теперь, собственно, что? Оградка стоит тридцать рублей. Давайте делить на всех, по десятке. Костя не в счет, ему только собакам хвосты крутить.
Все было так неожиданно… Мать как-то виновато засуетилась, достала из шифоньера, из-под груды белья кошелек, долго копалась в нем. Костя стиснул зубы и вышел в другую комнату. У него не было ни гроша — всего час назад клянчил у матери на кино.
Алексей Матвеевич сунул деньги в карман и повернулся к Вале:
— А ты чего? Давай-давай, не жмись.
— У меня нет сейчас, все отдала за садик.
