Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев
— Позвольте спросить, Амин Гитчеевич, в счет кого мы должны сдавать картофель? Видимо, какие-то колхозы не выполняют планов? Какие? Наши соседи? У них и земля такая же, и возможности такие же, так почему же они, да, да, почему они не посадили весной картофель?
— Не было семян... — неуверенно, сбавив тон, ответил секретарь райкома.
— Весной у нас не было семян кукурузы. И семян подсолнечника тоже не было. По-вашему выходит, мы бы тоже не должны были сеять ни кукурузу, ни подсолнечник, так? И по этим показателям оставить район в прорыве.
— К чему вы клоните?
— Во-первых, я хочу сказать, что забота о семенах — дело государственной важности. Это относится к началу нашего разговора. А во-вторых, я вижу, вы с предубежденностью относитесь к нашему хозяйству. Может быть, вас не устраивает председатель. Но люди-то тут при чем?
— Я вижу, Жамилят, у вас на сердце тугой узел. Разве можно обижаться на руководство района! — попытался шутить Амин, похлопывая по плечу Харуна, словно давая этим понять, что он вовсе не предвзято относится к руководителям колхоза «Светлая жизнь». — Не надо, не надо обид.
— Я, Амин Гитчеевич, не в обиде ни на райком, ни на райисполком. Я не имею никаких претензий к работающим там товарищам. А вот лично к вам — имею.
Снова вспыхнули красноватые пятна на скулах Амина Гитчеевича.
— Мы тут вовсе не для того, чтобы выяснять личные взаимоотношения. Речь шла о картофеле. Район в прорыве. Вы должны сдать сверх плана пятьдесят тонн. По-моему, все просто и ясно.
— Да, ясно. Мы сдадим эти пятьдесят тонн. Мы сдадим, потому что хорошо понимаем: картофель пойдет государству.
— Значит, мы договорились... — по голосу Амина было понятно, что он не ожидал такого оборота дела и его поразила неожиданная уступчивость председателя колхоза. Он уже знал кремневый характер Таулановой и заранее планировал бюро райкома, чтобы вырвать эти пятьдесят тонн. Нет ли тут какого подвоха с ее стороны? Такая на все способна. Не женщина — ведьма!
— Договорились. Сдадим! Сегодня же примем решение на заседании правления, да, да, сегодня вечером.
— Вот так всегда, — проговорил он недовольно, — пока говоришь по-хорошему, тебя вроде не понимают, стоит накричать — все всем понятно.
— Нет! Наоборот, товарищ Гитчеев.
— А вы, я смотрю, шутница. Так разговаривать с начальством...
— У нас деловой, партийный разговор. И я не шучу.
Амин Гитчеевич резко повернулся и, ни с кем не попрощавшись, направился к своей машине. И когда шофер тронул с места, с ненавистью взглянул в заднее окно: Харун и Жамилят стояли на дороге и молча смотрели ему вслед.
Когда машина растаяла в клубах пыли, Харун повернулся к Жамилят и крепко пожал ей руку:
— Я боялся, что ты попадешь в капкан Амина Гитчеева. — Он вытер платком пот со лба. Перехватив недоуменный взгляд Жамилят, продолжил: — Амин, надеясь на твое упорство, видимо, хотел этот вопрос о картошке поставить на бюро райкома. Персональный вопрос о Жамилят Таулановой. И добился бы тебе строгого выговора по партийной линии. Один строгач, второй... А там, сама знаешь... Я по его глазам видел: растерялся, когда ты согласилась. Ты, Жамилят, можно сказать, нокаутировала его.
— Неужели Амин вообразил, что я испугаюсь бюро? Выговора?
— Да, видимо...
— Сегодня вечером обязательно надо собрать правление. А где Ибрахим? — спохватилась она, оглядываясь по сторонам. — Это не он вон там, на том конце поля?
— Кажется, он.
— Ладно, не будем ему мешать. Пойдем, я расскажу по дороге, что я решила...
5Беспокойно было на сердце у Жамилят: почти месяц, как от сына из Москвы нет весточки. Как он там один в незнакомом городе? С Нажабат проще, она ведь под боком, в любое время можно снять трубку и позвонить домой, услышать ее голос: «Все в порядке, мам!» А сын... Месяц назад выслала ему триста рублей — дополнительно к стипендии. Но ведь уже месяц прошел. Надо послать еще.
Здание почты размещалось в небольшом каменном домике близ правления. И когда пришла туда, лишний раз спросила, не было ли для нее письма из Москвы.
— Мы вас в любое время найдем, — улыбнулась светловолосая девушка. — Как только придет — сразу вручим.
— Спасибо. Я очень жду этого письма. От сына.
— Мы знаем. Он ведь в Москве учится.
— Откуда вы знаете?
— В ауле все друг про друга известно. Шаг сделаете, а люди уже знают, куда вы идете.
Жамилят улыбнулась: ей была приятна дружелюбная откровенность девушки. Кстати, кто она? Волосы как солома, голубые глаза, лицо круглое, и нос курносый. Не горянка. Из России, наверное.
— Я с бабушкой и дедом сюда приехала. Из Баксана. Их на свиноферму пригласили работать... Мне тут больше нравится, чем в Баксане.
— А родители?
— Отца на фронте убили, а мама... у нее было сердце слабое. Я семь классов кончила — на почту пошла работать. Давно работаю. Почти три года. Сперва — в Баксане, а теперь — здесь.
В это время, хлопнув дверью, вихрем влетел комсорг Азнор. Увидав его, девушка смутилась, опустила ресницы, щеки ее зарумянились. Наверное, Азнор никак не ожидал застать здесь председателя. Он остановился посреди комнаты как вкопанный, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Вид у него был такой растерянный, что у Жамилят невольно вырвалось:
— Что стряслось?
— Н-ничего...
— Ты не ко мне?
Он покачал головой: «нет».
Жамилят искоса взглянула на девушку: та сидела за деревянной стойкой, механически перебирая какие-то квитанции, щеки ее были уже не розовыми, а пунцовыми. Улыбнувшись, Жамилят подтолкнула к стойке смутившегося Азнора и сказала:
— Пошла я, дети мои. До свидания.
Вернувшись с почты, в кабинете застала в сборе почти все правление колхоза. Не было только Ибрахима и двух бригадиров. Бригадиры вскоре появились. Ибрахима подождали еще минут десять, начали заседание. Вcе знали, что на повестке дня только один вопрос: о дополнительном плане на картофель. И поскольку все это знали, никто не делал сообщения, а сразу
